Милана социалисты хотели начать победный марш к светлому будущему. Впрочем, полиция зачисляла в «социалисты» всех, кто называл себя радикалом, демократом, позитивистом, прогрессистом, масоном, материалистом, атеистом, а заодно и непризнанных писателей, голодных журналистов, не имеющих клиентуры адвокатов и доморощенных политиков. Кроме небритой физиономии, неряшливого вида и широкополой шляпы всех этих «социалистов» объединяли самые невообразимые идеи, которыми были набиты их головы.
Швейцария начала двадцатого века так и кишела революционерами всех национальностей и мастей. Здесь они чувствовали себя в безопасности и держались каждый своей общины: русской, немецкой, итальянской. Но до того, как итальянская община приняла молодого Муссолини, он успел намытариться. Голодал, ночевал под мостом или в общественной уборной. Там же занимался «незабываемой» любовью с польской студенткой-медичкой.
По приезде в Лозанну Муссолини нашел работу подручного каменщика, но продержался на ней всего неделю. По одиннадцать часов в день таскать тачку с кирпичами на второй этаж строящегося дома было не по нему, и в субботу он попросил у хозяина расчет. С плохо скрываемой ненавистью хозяин швырнул ему несколько мятых бумажек, сказав: «Вот твои деньги, хоть ты ни черта и не работал». «Что я должен был с ним сделать? Убить его? Что я ему сделал плохого? Почему он так обошелся со мной? Да потому что я ходил голодный и босой» [51], — написал Бенито товарищу.
Следующие несколько месяцев Бенито поочередно работал землекопом, подручным мясника, посыльным в винном магазине и сторожем на шоколадной фабрике. С фабрики его выгнали за украденную плитку шоколада, и вскоре он был арестован за бродяжничество. Выйдя из тюрьмы, он перебрался в Женеву, где снова попал в тюрьму за то, что напал на двух англичанок, которые сидели на скамейке и закусывали крутыми яйцами и бутербродом с сыром. «Я не смог удержаться. Набросился на одну из этих старых ведьм и вырвал у нее из рук бутерброд. Если бы она хоть пикнула, я задушил бы ее не задумываясь!» [52] — вспоминал Муссолини.
Наконец страдания молодого Бенито Муссолини кончились: знакомые итальянцы нашли ему постоянную работу, и он начал подписываться в письмах на родину, как и положено человеку солидному: «Бенито Муссолини, каменщик».
Правда, все силы Муссолини тратил не столько на укладку кирпичей, сколько на то, чтобы занять достойное место в кругах социалистов. Результаты не замедлили сказаться, и его избрали секретарем итальянского профсоюза каменщиков. Должность была хоть и выборной, но платной. Товарищи оценили его ораторский талант и посылали выступать перед рабочими во время стачек и демонстраций.
Бенито подрабатывал уроками итальянского языка и начал получать первые гонорары за статьи в социалистической прессе. В них он излагал свою доморощенную смесь анархии, социализма, антиклерикализма и ненависти к людям, которые вольно или невольно стояли у него на пути. Он запоем читал, надеясь быстро переварить всю историю политической философии. Глотал подряд Маркса, Шопенгауэра, Ницше, Лассаля [53], Каутского [54], выхватывал из них разные идеи и приспосабливал к своим взглядам. Потом перешел к Канту [55], Спинозе [56] и Гегелю [57]. «Его философские взгляды всегда отражают последнюю прочитанную им книгу», — сказал о нем кто-то в ту пору.
Вдохновение Бенито черпал не из трудов Маркса, с которым ему все труднее было соглашаться, а из писаний французского революционера Луи Бланки [58] и уже знакомого ему русского анархиста Кропоткина.
Муссолини полюбил загадочных русских студентов, которых находил очень образованными и необычными людьми, проводил целые вечера с этими богемными нигилистами и их подружками-курсистками, пил с ними водку, спорил до хрипоты. Он не без гордости называл себя «апостолом насилия» и, поднимая стакан, кричал споим собутыльникам: «Когда же придет день мщения?»
— Кому ты хочешь мстить? — спросил его один нигилист.
— Всем, кто мешает революции.
— А ты умеешь убивать?
— Кого? — спросил Муссолини.
— Всех, кто тебе мешает.
И нигилист рассказал Муссолини о молодом китайском императоре Чан Сюаньчуне из династии Мин, который за несколько месяцев убил в провинции Сычуань тридцать миллионов человек. Сначала всех ученых, потом — купцов, за ними — чиновников. Потом приказал отрезать ноги женам своих офицеров и сделать из них курган. И кончил тем, что отдал приказ своим солдатам убить друг друга. На вершину кургана он положил ноги своей любимой наложницы.
— Император Чан Сюаньчун, — закончил нигилист, — написал слова, которые может понять только русский человек: «Убивайте. Убивайте. Убивайте. Жизнь человека ничего не стоит».
Много лет подряд Муссолини преследовал один и тот же сон: он стоит на кургане из женских ног.
Русские женщины, которые называли его «Бенитушка», были совершенно обворожительны, и он пытался соблазнить их при каждом удобном случае, жонглируя цитатами из Маркса и Кропоткина.
* * *
Одной русской женщине было суждено в значительной мере изменить судьбу Муссолини. Ее звали Анжелика Балабанова [59]. Она родилась в Чернигове в ассимилированной еврейской семье богатого купца и землевладельца. В доме с детьми говорили только по-немецки и по-французски. Русскому языку Анжелика выучилась у слуг. Порвав с семьей, она уехала учиться в Брюссель, вступила в «Союз русских социал-демократов за границей», а потом, учась в Римском университете, — в итальянскую социалистическую партию. Была хорошо знакома с Лениным [60] и Троцким [61]. Целью своей жизни сделала насаждение социализма в Италии. В Швейцарии Балабанова оказалась по решению партии, поручившей ей пропаганду среди итальянских эмигрантов. По-итальянски она говорила не менее свободно, чем по-немецки, по-французски и по-английски.
«В Цюрихе у Муссолини установились теплые отношения с молодой русской женщиной Анжеликой Балабановой. Маленькая, истеричная горбунья, „товарищ“ Балабанова обладала блестящим умом и была просто помешана на трудах Карла Маркса. Она даже не пыталась аргументировать свои убеждения — только хлестала противника цитатами из Учителя. Кстати, она преотлично ругалась на разных языках. Свои выступления заканчивала с таким жаром, какой присущ лишь слепой вере и так же заразителен, как скарлатина. Я вполне представляю ее в средневековой религиозной процессии или ожидающей чуда в молитвенном экстазе на коленях перед святой Девой (…) Эта уродица с чудесной славянской натурой (…) говорила на хорошем итальянском и необычайно страстно; ее большие, сверкающие глаза озаряли серое некрасивое лицо; надтреснутый голос становился каким-то хриплым, гортанным и напускал на вас гипнотические чары, какие бывают у истеричек и святых (…) В Италии женщины (…) обычно держат в секрете свои любовные связи (…), но эта русская просто бесстыжая. Такая уродина, а еще хвастает тем, что у нее никогда не было недостатка в „партнерах“ (…) Хотя Анжелика очень
