Мы с Бэмби проводили много часов, исследуя лесок, который примыкал к нашему району. Я давала имена всему, что попадалось на глаза. Хребет Красноглинье. Ручей Радужный. Гнилушкино болото. Повсюду кипела жизнь, таинственная, бурная. Со временем я нежно полюбила окрестности нашего дома. Мы жили жизнью Питера Пэна. А Бэмби была для меня индейской Собакой-Духом с глубокими грустными глазами.
Кимберли часто болела. Доктор велел удалить из дома все аллергены, в том числе наших дорогих питомцев. Это был страшный удар, но я все же с пониманием отнеслась к приказу. Не обозлилась ни на доктора, ни на малышку. Все мы понимали: наш долг — облегчить жизнь Кимберли, но сердце разрывалось от одной мысли о расставании с Варежкой и Бэмби. Я подумывала: заберу Бэмби и сбегу из дома. Но куда пойдешь? Допустим, можно ночевать в полях, одолжив у облачных пастухов плащ-невидимку. Или укрыться в лесу, выстроить домик на дереве, как у Потерянных Мальчишек. Но я сознавала: какой там побег. Разве я могу бросить брата и сестер? Разве я могу бросить Кимберли? Кто ее укачает, пока родители на работе? Кто проверит, ровно ли она дышит во сне, — вдруг она однажды затаит дыхание и уйдет от нас навсегда?
Стремительно приближался день, когда за Бэмби должна была приехать семья, которая вызвалась ее приютить. Практически незнакомые люди — я только одного из них смутно помнила по школе. Приедут и заберут Бэмби: от мысли об этом меня мутило. Впервые в жизни во мне проснулся собственнический инстинкт. Было нестерпимо думать, что моя собака перестанет быть моей.
Встала я довольно рано и пошла гулять, прихватив с собой Бэмби. Решила сводить ее во все наши любимые места. В последний раз пройдемся до Красноглинья и сделаем привал у Радужного ручья. Я взяла с собой несколько галет для собак и сэндвич с арахисовым маслом, завернутый в пергаментную бумагу. Итак, у ручья я присела, Бэмби у моих ног. Окинула взглядом мое королевство. К лакомствам она не притронулась. Знает, подумала я. Она все знает. Я больше не пыталась скрыть от нее, что должно случиться. Рассказала с начала до конца, рассказала без слов. Только взглядом. Начистоту. Она облизала мне лицо, значит, поняла.
Бэмби почти не лаяла. Только безмолвие ее печальных оленьих глаз. Пришло время возвращаться. Но сначала я отвела ее на Томасово поле; мы прилегли на траву и стали смотреть на облака. Пригревшись в теплых солнечных лучах, я задремала. Бэмби тоже уснула, положив голову и одну лапу мне на грудь.
Проснувшись, я спохватилась — надо немедленно возвращаться домой. Я буквально чувствовала: мама меня разыскивает. Побежала по полю в сторону дома, оставалось только шоссе перейти. Бэмби обогнала меня. Я ее окликнула. И вдруг она замерла посреди дороги. Я снова окликнула ее. Она даже не шевельнулась. И заглянула мне в глаза. Даже на расстоянии мне показалось, что я вижу свое отражение. Я остолбенела. И в этот самый момент из ниоткуда выскочила пожарная машина и ее сбила.
Пожарный затормозил, вылез из кабины. Мой отец выбежал из дома, подхватил Бэмби и положил на землю у кустов. У священных кустов Господних. Никто не произнес ни слова. Никто не спрашивал, как так вышло. Пожарный сокрушался, но я-то знала — его вины в случившемся нет.
Я встала на колени и осмотрела мою собаку. Еще теплая. На теле ни единой ссадины, ни капли крови. Казалось, просто спит — а она мертва. Мама плакала. Ошеломленно таращилась моя сестра Линда — огромные синие глаза на добром лице. Я принесла старое шерстяное одеяло и завернула в него Бэмби. Отец похоронил ее около нашего дома, и мы все за нее помолились.
Я не плакала. Мои противоречивые переживания вознесли меня выше мира, где возможны слезы. В тот день я долго размышляла. Неужели это я пожелала ей смерти? Или она сама захотела умереть? Она определенно знала, что ей уготовано. Ни она, ни я не хотели, чтобы она принадлежала чужому человеку.
Стояло бабье лето, деревья уже окрасились золотым и алым. Шли дни. Ослушавшись маму, я ездила на велосипеде в запретную даль, в Вудбери, на поиски Гарри Рейла. Мне казалось, он сможет разгадать загадку, которая так удручала меня. Загадку смерти Бэмби. Это же Гарри открыл мне, чем заняты полевые духи. Я не сомневалась, что он сумеет разъяснить все на свете. Но Гарри впервые отсутствовал на своем посту, на страже покойной жены. Я еще раз съездила и снова его не застала. И никогда больше его не видела.
Прошло какое-то время. Однажды я держала на руках Кимберли. У нее случился приступ астмы, когда родителей не было дома. Я помогла ей перебороть приступ — взрослые научили меня, что делать. Потом мне удалось ее убаюкать, она заснула. С той стороны шоссе донеслись крики. Солнце садилось. Я вышла на улицу. Старый черный сарай весь пылал. Слышался душераздирающий визг. Кто-то сказал: это летучие мыши горят заживо. Я стояла у дома, прижав к себе малышку. Небо было лиловое в золотых разводах. Уже виднелись планеты и Вечерняя Звезда.
Над полем зависали тучи мошек и светлячков. У фонарей, поглощенные своей жизнью, кружились бледнокрылые сатурнии. Мой брат перебежал шоссе и помчался на поле: для мальчишек нет ничего увлекательнее, чем пожар. Но я знала: огонь не распространится. Сарай сгорит, оставив свой след, но полю ничего не угрожает — облачные пастухи уберегут его. Как Гарри Рейл берег свою жену, как я берегу Кимберли. Малышка проснулась и улыбнулась мне. И я поняла — нет на свете ничего прекраснее, чем улыбка младенца.
Стена высока, чернеет сарай
Малышка в пеленках у меня на руках
И я знаю: скоро расколется небо
Планеты сорвутся со своих мест,
Нефритовые шары упадут и жизнь оборвется
Сестричка, пусть рушится небо, мне не до него
Сестричка, судьба окликает тебя.
И вот я снова стою в этом древнем электрическом вихре
И море взлетает по моим коленям, как пламя,
И мне кажется — я вроде Жанны Д ’Арк, только не там, где надо
Потому что ты глядишь на меня снизу вверх.
Малышка, я помню, как ты родилась
Рассветало, и шторм внутри меня унялся,
И я покатилась по траве, и выплюнула газ
И чиркнула спичкой, и пустота зажглась
И раскололось небо, и столкнулись планеты
Упали нефритовые шары, оборвалась жизнь.
Сестричка, пусть рушится небо, мне не до него
Сестричка, судьба окликает тебя.
Мне, юной, безумной, безумие подсказало:
