В 1995 году газета «Московский комсомолец» писала: «Махмуд Алисудтанович отпраздновал свой день рождения. Говорит, что на Кавказе мужчина в 71 год – это юноша. Утверждает, что будет танцевать, как минимум, еще двадцать лет».
Я тогда мысленно пожелал Махмуду: «Дай Бог тебе здоровья, дорогой мой!»
Не услышал меня Бог… Ушел от нас Махмуд… Ушел великий артист и жизнелюб…
Я люблю слушать хорошие анекдоты, остроумные, с неожиданными развязками, фантасмагорические, абстрактные… Но вот рассказывать их не люблю. Я считаю, что для актера важнее, интереснее и полезнее наблюдать и слушать жизнь во всех ее многокрасочных проявлениях, а затем в лицах воспроизводить увиденное в устных или письменных рассказах. Тогда отпадает увлечение анекдотами, так как они «дистрофичны» в сравнении с гигантом – жизнью.
Анекдот – это память и техника; это предмет многоразового использования; это стадность и мода.
Наблюдательность – это творческая позиция; это отбор, это самостоятельность, плоды которой твои, родные, потому что ты и только ты автор их «появления на свет»…
Есть истории на грани невероятности: очень трудно уверить слушателя в их реальности, в том, что они невыдуманные, что они никакие не анекдоты…
1950-е годы. Очередные гастроли в Одессе, но уже в составе Театра сатиры. Первый час ночи. Иду по Дерибасовской. Повсюду реклама театра, фотографии артистов, сцен из спектаклей «Золотой теленок», «Клоп».
Ко мне подходит компания молодых людей, окружают. Стало немного не по себе. Оказывается, узнали.
– Это вы будете в оперном театре Бендера играть? (Наши спектакли шли на сцене Одесского оперного театра.)
– Я.
– Очень приятно, – вполне дружелюбно продолжают парни. – А вы будете на сцене говорыть, как мы в Одессе говорым, или с акцентом, как вы в Москве говорыте?
– Я буду говорить как в Москве.
– Ну так шо это за Бендер? Барахло! Пошли, ребята.
1967 год. Нижеследующий диалог мне подарила билетерша Малого зала Кисловодской филармонии…
Зрители:
ПЕРВЫЙ. Первый раз я здесь и не могу себе объяснить происхождение названия города Кисловодска…
ВТОРОЙ. Если я не ошибаюсь, один из архитекторов, создавших город, носил фамилию не то Кислое, не то Кислых или чуть ли не просто Кислый, точно не помню. Вы уж, ради Бога, извините…
ПЕРВЫЙ. Ну что вы… Большое вам спасибо. А то смешно – Кисловодск, Кисловодск… и не знаю, почему так, а теперь вот все ясно… Спасибо, спасибо…
Я спросил у билетерши: «Что же вы их не просветили?» Она ответила: «Постеснялась. Уж больно солидны оба были. Сразу видно: большие люди! Стыдно их поправлять!»
Шестидесятые годы. Самарканд. Приехали на съемки. Десять часов утра. Вышел из гостиницы, ищу, где можно перекусить. Нашел шашлычную. Очередь из шести человек. Стою. Из-за стойки высовывается человек.
– Больше там не становись. Тебе не хватит. Делаю вид, что не понял. Стою. Подходит моя очередь.
– Я тебе сказал, что не хватит!
– Пожалуйста… Я приезжий… Артист. Снимаем в ваших местах кинофильм. Есть хочу.
Продавец насторожился.
– Слушай, ты откуда, из Москвы?
– Да.
– Ты знаешь товарища Косугонова?
– Кого?
– Косугонова.
– Косыгина? Председателя Совета Министров СССР?
– Да.
– Нет, не знаю.
– А у тебя есть такая человека, которая знает товарища Косугонова?
– Да, есть.
– О, ты мине нужна. Заходи черный ход. Захожу. Вино. Шашлыки… Все есть… Изобилие!
– Садись. Мне нужно передать товарищу Косугонову, что есть один неправильный закон. Каждый человек у нас имеет право иметь двадцать шесть баранов. Почему двадцать шесть? Я не могу сам кушать двадцать шесть баранов. Я делаю для людям счастье, мясо. Понимаешь? Кости, клей…
Все идет, все надо. Кишки надо. Правда, у нас каждый человек есть больше барашков. Не важно, есть указ, нет указ. У мине штук девятьсот баран есть.
– А где же вы их держите?
– Держим в високогория. Высоко в горах, никто не знает. – Мечтательно: – Вот сейчас такая погода, может, новые рождаются барашков. Надо сказать, чтобы увеличение делать количество барашков на человека. Закон должна быть!!
– За вами следят, наверное?
– О-ой, следят. Нюхают-нюхают.
– А кто?
– На мотосыхле. Обэхэсэс едет-едет, истит-ис-тит, нюхает…
– Находит?
– Не-ет, он не находит. Потому что высоко. Он едет по тропинке на мотосыхле. Тропинка кончается, он дальше не едет, не может ехать, у нас выше барашки ходят.
– Но он может сойти с мотоцикла, пойти пешком?
– Не-нет, нет! Он пешком не может дальше идти.
– Почему?
– Это наше дело… Секретная… Тебе не нужна запчасти? Там «Ижевец» есть, другая мотосыхли, «Ява» есть… любые запчасти! Там целый склад есть. Хочешь – пожалуйста. Я для людям счастья делять всегда рад!
Очень нарядный бульвар в центре города Бишкека, тянущийся с легким подъемом вверх. Где-то посредине – бюст человека киргизской национальности.
Я. Девочка, как тебя зовут?
ДЕВОЧКА (лет двенадцати, русская, в школьной форме). Лена.
Я. Ты не знаешь, кто изображен на этом постаменте?
ДЕВОЧКА. Извините, не знаю. Мы здесь всего месяц живем. Извините. (Уходит.)
Я (приближающейся киргизской девочке того же возраста). Ты не знаешь, кто изображен на этом постаменте?
ВТОРАЯ ДЕВОЧКА. Ой! Не знаю! Стыдно, правда? Ой! (Ушла.)
Я (приближающемуся старшему лейтенанту милиции – киргизу). Скажите, пожалуйста, кто изображен вот здесь?
СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ (отдав честь, на ходу). Меня это не интересует!
Но самое некрасивое в этой истории – то, что автор этих строк уехал из города, так и не узнав, кто на постаменте. А мог бы быть понастойчивее! Поэтому: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».
Я. Дедушка, скажите, пожалуйста, как раньше назывался ваш город?
ДЕДУШКА. Ленинабад. Всегда била Ле-ни-на-бад.
Я. И до революции был Ленинабад?
ДЕДУШКА. Ленинабад всегда била Ленинабад.
Я. И пятьсот лет тому назад – Ленинабад?
ДЕДУШКА. Всегда, всегда, и тысяча лет назад – Ленинабад!
Я. Спасибо.
Дедушка отходит от меня на несколько метров. Останавливается, поворачивается.
ДЕДУШКА. Э-ээ-э! Приходи сюда! (Я подхожу.) – Сейчас на базаре я слышал, что новые власти хотят новое имя дать Ленинабаду, кажется Ходжент.
Я. Спасибо, спасибо, дедушка. Дай Бог тебе здоровья.
