За двадцать шесть лет изнурительных трудов Энтони Уэст так и не успел добраться до самых элементарных источников, на которых базируется биография Уэллса, зато придумал много своего, показавшегося ему, видимо, гораздо более интересным, включая письма Уэллса, которые тот никогда не писал. Как уже говорилось, Уэллс в этой книге восхвалялся до небес, зато умершая за год до того Ребекка Уэст была представлена чуть ли не злодейкой. Как относились к своему неудачному отпрыску Уэллс и Ребекка? В общем, достаточно похоже. Уэллс неплохо его всю жизнь обеспечивал, не сказал о нем ни одного дурного слова, но, видимо, все больше проникался мыслью, что люди подобного типа – подходящий материал для фашистов. Во всяком случае, перед смертью у него появилась стариковская мания, что сын его стал членом какой-то фашистской организации, и, хотя Энтони регулярно его навещал и сидел рядом с ним часами, упорно отказывался с ним разговаривать. Что же касается Ребекки Уэст, то и она не вступала в пререкания с сыном, молчала в ответ на любые его выпады, но, видимо, тоже оставила за собой последнее слово. Во всяком случае, ее бумаги, купленные Йельским университетом (США), имеют пометку: «Не подлежит просмотру и публикации до смерти моего сына». Роман Уэллса и Ребекки Уэст продолжался десять лет. Больше она не выдержала. Для Уэллса разрыв с ней был настоящей душевной травмой: именно с того момента, как в сознании Ребекки начала вызревать мысль уйти от него, он по-настоящему ее полюбил. Потом между ними восстановились добрые отношения, а в своем «Постскриптуме к автобиографии» он писал: «Я никогда не встречал женщину, ей подобную, и не уверен, что когда-либо существовала женщина, ей подобная, или что нечто подобное снова появится на земле». Совершенно в ином духе он написал о следующей женщине, возникшей в его жизни. Хотя в оригинальности отказать ей тоже не мог. Звали ее Одетта Кён, и, характеризуя ее, Уэллс выстраивает такой длинный и отливающий всеми оттенками ряд бранных слов, какими умели украшать свою речь разве что герои Рабле. Вкратце он определяет ее как Дрянную Бабу. И все же она была ему интересна до чрезвычайности. Это легко понять. Впоследствии, расставшись с Одеттой, Уэллс написал роман «Кстати о Долорес», героиня которого не просто Дрянная Баба, а некое воплощение всех возможных женских пороков, исследованных подробнейшим образом. Одетта была дочерью переводчика голландской дипломатической миссии в Константинополе и без особого труда превзошла отца в знании языков. Она, как на родном, говорила по-английски, французски, гречески и чуть хуже – по-немецки, по-итальянски и по-турецки. Выросла она в огромной, шумной и немирной семье, кишевшей ее сводными (частью – незаконными: отец был большой любитель женщин и детей) и родными братьями и сестрами. Воспитывалась она в пансионе, но после смерти отца оттуда бежала, а когда ее поймали и привели к голландскому консулу, надавала ему пощечин и стала ждать, что будет дальше. Ее отправили в религиозную школу-пансион в Голландии, и ей там понравилось. Она кончила школу среди первых, и более преданную дочь протестантской церкви в это время трудно было сыскать.
Вернувшись в Константинополь, она завела любовника и написала по-французски свой первый роман «Девицы Дэзн из Константинополя» (1916), который вышел в свет в год, когда она достигла совершеннолетия. Писала она с чудовищной быстротой, всегда карандашом, потому что, объясняла она, перо не поспевает за ее мыслью. Но тут ее охватил новый приступ религиозности, она перешла в католичество, уехала в Тур и поступила там послушницей в монастырь. Один из монашеских обетов ее, впрочем, совсем не устраивал, и она покинула монастырь, сделавшись проповедницей свободной любви, в чем, казалось ей, она нашла поддержку в книгах Уэллса. С одним из своих любовников она попала в Алжир, там связалась с каким-то французским офицером, который бросил ее, поскольку был помолвлен и пришло время жениться, и это вызвало к жизни новый ее роман «Современная женщина». В романе высмеивались французские католики, особенно офицеры, и рассказывалось об одной замечательной женщине, стоявшей выше всяких условностей. Роман был посвящен Уэллсу. Когда его перевели на английский и Уэллса попросили об отзыве, он отметил в своей рецензии, что автор – существо в высшей степени занятное, и тотчас получил письмо, где именовался «героем ее жизни». Было это в 1923 году. Его отношения с Ребеккой Уэст уже дышали на ладан, и он затеял с Одеттой переписку. Она, как выяснилось, тоже побывала в стране большевиков, правда, не по своей воле. С каким-то любовником она случайно очутилась в Тифлисе, где тогда хозяйничали англичане, и те, сочтя ее подозрительной особой, выслали ее в Крым, где она произвела такое же точно впечатление на чекистов. Отсидела она, впрочем, совсем немного, и ее снова выслали – на сей раз в ее родной Константинополь, где она тотчас же разразилась книжкой «Под Лениным», переведенной на английский под названием «Мои приключения в большевистской России».
Позднее, когда Уэллс прочитал эту книжку, он назвал ее клеветнической, пока же отметил про себя лишь одно: «Она тоже побывала в России». Словом, все шло к тому, что у них будет роман. В 1924 году, в августе, когда Уэллс, окончательно расставшись с Ребеккой, поехал, чтобы как-то встряхнуться, в Женеву, Одетта немедленно кинулась туда, остановилась в недорогой гостинице и попросила его ее навестить. Когда он вошел в надушенный жасмином номер, где горел один лишь слабенький ночничок, навстречу ему кинулась миниатюрная женщина в прозрачном халатике и, обнимая и целуя его, начала клясться в вечной любви. Она показалась ему тогда очень молоденькой. И в самом деле, ему было пятьдесят восемь лет, ей – всего тридцать шесть. Одетта была очень заботлива, экономно вела хозяйство, не мешала ему работать, и он решил, что наконец-то нашел тихую пристань в теплых краях. В английскую его жизнь Одетта не вмешивалась, на то, чтобы сопровождать его в Лондон или Париж, не притязала. Перемена житейских обстоятельств неизменно должна была сопровождаться у Уэллса сменой жилища, и они сняли во Франции хорошую виллу в ожидании, когда будет построен для них собственный дом. Одетта писала письма Джейн, где объясняла, с каким чудесным человеком она соединилась и как будет о нем заботиться.
Настоящим ангелом ее, конечно, и тогда назвать было трудно. Она изводила прислугу, ни с того ни с сего отказывалась разговаривать с Уэллсом и так скандалила с жившей неподалеку владелицей виллы, что та только и мечтала о дне, когда они съедут. Уэллс относился ко всему этому с необычным для него хладнокровием. То, что существо это мелкое, злобное, не слишком порядочное, заметить, конечно, было нетрудно, но сам он был не очень в нее влюблен, а потому и не терял от ее выходок душевного покоя, да к тому же верил, что оказался объектом горячей любви. Над камином дома, который они в 1927 году, наконец, построили, они решили выбить надпись: «Этот дом построили двое влюбленных». Там у них, кстати, однажды побывал Чарли Чаплин, решивший почему-то, что Одетта – русская. Скорее всего, он видел где-то ее книжку «Мои приключения в большевистской России», хотя, наверно, не потрудился ее раскрыть. Дом этот они назвали Лу Пиду. Это было немного неловкое сокращение от Le Petit Dieu – «маленький бог» – так Одетта окрестила Уэллса. От католицизма она отошла, и ее религиозное чувство, уверяла она, теперь целиком сосредоточилось на ее знаменитом любовнике. Тому от этого, впрочем, было не легче. С момента, когда исчезла возможность травить хозяйку чужой виллы, она принялась за Уэллса.
Ум у нее был живой, быстрый, способностью впадать в истерику она намного превосходила «маленького бога», и он быстро понял, что тягаться с ней не способен. Особенно она любила поддеть его при посторонних. Однажды, когда у них гостил Энтони Уэст, она принялась в машине обсуждать интимнейшие подробности их отношений, а услышав от него: «Не надо при ребенке», поняла, что попала в точку, и совсем разошлась. Уэллс остановил машину и кинулся вперед по дороге. Она выскочила и помчалась за ним. Минут десять спустя они вернулись. Уэллс был красный как рак, с него градом лил пот, она же находилась в отличнейшем расположении духа. В другой раз, когда они обедали с сэром Алфредом Мондом, экономистом и промышленником, впервые разработавшим теоретические основы системы транснациональных корпораций, она, прервав его на словах «Мы считаем…», вдруг издевательски вопросила: «Кто это «мы»? Англичане или евреи?» Уэллс был готов сгореть от стыда, она же взглянула на всех с удивлением: почему это они вдруг замолчали? Молчание прервал Алфред Монд. «Мы, евреи, – сказал он, – побили бы вас камнями и ни минуты об этом не пожалели». Тут уж Одетта не нашлась что ответить. Она была достаточно образованна, чтобы знать: в древней Иудее камнями побивали распутных женщин. Лучше бы он просто обозвал ее непотребным словом! Тогда бы она почувствовала себя в своей стихии: ведь это и был ее излюбленный лексикон! Однажды Уэллс вызвал каменщика и велел сбить надпись над камином. Потом попросил ее восстановить. Потом снова сбить. В конце концов каменщик отказался от этого дурацкого занятия. Амбиции Одетты все возрастали. Она уже требовала, чтобы он купил дом в Париже и устроил там политический салон, которого она была бы хозяйкой.
