Во дворе, прямо против черного хода, стоял сарай, и новый хозяин разрисовал его картинками. Он устраивался основательно. Перекупая этот дом у поэта Алфреда Нойеса, он сказал ему, что нуждается в жилище, где доживет свой век. Так оно и случилось. Здесь он встретил и пережил войну с ее лишениями и бомбежками, оставшись единственным обитателем этого, очень заметного с воздуха, дома в центре Лондона. Если не считать его поездки в Америку в 1940 году – тоже далеко не безопасной, – он, пока шла война, так его и не покинул, отказываясь даже спускаться в подвал во время бомбежек. Мура жила неподалеку, но порой уезжала из Лондона, чтобы отоспаться после ночных воздушных тревог. Уэллс кончал свои дни, месяц от месяца и год от года все более погружаясь во мрак. Все чаще и чаще он возвращался мыслью к вопросу о месте человека в природе и выводы делал самые неутешительные. Новая война, казалось ему, опровергла устоявшееся мнение, что человек – разумное существо. «В качестве нации мы сейчас представляем собой толпу ничему не способных научиться олухов, воюющих против сеющего заразу психопата и его жертв», – писал он Шоу. В 1942 году у него был первый легкий удар, и, оправившись от него, он придумал себе эпитафию: «Я вас предупреждал, так будьте вы все прокляты». Он теперь редко выходил из дому – разве что посидеть на лавочке и погреться на солнышке в Риджент-парке. Но потом и туда перестал ходить – подниматься на холм было трудно. В 1944 году у него обнаружился цистит печени. После этого Уэллс перестал подходить к телефону. Он велел домашним отвечать: «Уэллс подойти не может. Он занят. Он умирает».
Но он продолжал работать. В 1945 году вышел в свет его небольшой трактат «Разум у предела». В нем старый писатель подводил итог своим размышлениям о жизни. Они были нерадостны. Человеческий разум, писал Уэллс, не сумел восторжествовать над силами, угрожающими существованию человечества. Возможности человека исчерпаны. Оптимисту остается надеяться лишь на то, что теперешнего человека сменит новое, лучшее, чем он, существо. Уэллс не приводил доказательств. Он просто пророчествовал. Его книга была воплем отчаянья человека, отдавшего жизнь борьбе за «утопию во всемирном масштабе» – за мир без войн и несправедливости, но так и не дождавшегося исполнения своей мечты. Уэллса лечил лейб-медик лорд Хордер. Однажды, спустившись из его спальни, он сказал домашним, что пациент приговорен. Ему осталось, может быть, всего несколько месяцев жизни. Марджори, которая по-прежнему вела у него хозяйство, и Мария Игнатьевна решили Уэллсу этого не говорить. Но Джип, помнивший, как достойно встретила смерть его мать, возмутился. Он заявил, что это – неуважение к его отцу: тот все должен знать. И сам ему все сказал. Однако Уэллс не проявил мужества, какое выказала Джейн. Он впал в тоску. Мура теперь проводила у него все свободное время. Он радовался ей, когда ее узнавал.
Но в минуты просветления к нему возвращалась привычка быть в центре происходящих событий. У него очень ослабело зрение, он не мог больше читать, но приходил Моэм и читал ему вслух газеты. 24 мая 1945 года «Дейли уоркер» опубликовала письмо Уэллса: «Я являюсь избирателем лондонского круга Мерилебон и активно поддерживаю возродившуюся коммунистическую партию. Я собираюсь голосовать за нее. Между тем, когда бы я ни пришел в районный комитет социалистической партии, он всегда закрыт и на дверях висят приглашения на вечер виста и другие неуместные объявления в этом же роде. И это сейчас, когда надо будоражить избирателей, бросать призывные лозунги. Что случилось? Неужели консерваторы, стремящиеся разобщить левых, заручились поддержкой профессиональных раскольников, действующих в их интересах? Мне известно, что сейчас людям исподволь внушают, что следующая война будет войной Англии и Америки против России. Вся эта кампания ведется слишком одинаковыми методами, чтобы не быть подготовленной заранее». Выборы 1945 года были первыми после войны, и Уэллс, с помощью близких, оделся по-праздничному и отправился на избирательный участок. К своему огорчению, он обнаружил, что коммунисты не выставили кандидата по этому избирательному округу. Он проголосовал за лейбористов.
Люди, прочитавшие письмо Уэллса в «Дейли уоркер», не могли не вспомнить конца его последнего романа: сын Тьюлера уходил к рабочим. Уэллс умер 13 августа 1946 года, не дожив чуть больше месяца до своего восьмидесятилетия. Шестнадцатого его кремировали. Джон Бойнтон Пристли произнес над его гробом речь о «великом провидце нашего времени». Почти за двадцать лет до этого молодой поэт и критик Пристли, не успевший еще написать ни своего первого романа, ни своих первых пьес, посвятил несколько страниц только что успевшему отпраздновать свое шестидесятилетие Уэллсу, где говорилось о нем как о человеке, учившем людей ничего не принимать на веру и все время задавать вопросы жизни. Его фантастику он относил к лучшему, что когда-либо было написано в этом роде, «Человека-невидимку» и «Страну слепых» – к абсолютным шедеврам.
«Тоно-Бенге» называл эпосом, а из других его вещей выше всего ставил «Киппса» и «Мистера Полли». И при этом замечал, что, кто такой на самом деле Уэллс, сказать невозможно. Слишком он многосторонен. Потом Пристли выступал на семидесятилетии Уэллса, а еще три десятилетия спустя председательствовал и выступал на торжественном заседании ПЕН-клуба, посвященном столетию со дня рождения «Великого англичанина», как теперь называли Уэллса. После кремации сыновья Уэллса забрали урну с его прахом и немного спустя, исполняя его волю, рассыпали его с острова Уайт по волнам Ла-Манша. С того самого дня люди продолжают задаваться все тем же вопросом – кто был Уэллс? И самый общий ответ на этот вопрос является вместе с тем самым верным. Он был великим англичанином.
