– Знаешь, батюшка, когда я был подростком, то через наше село проходил один монах. У него на спине был дорожный мешок, а в руке посох. Он был похож на святого Косму Этолийского. Вечером мой отец пригласил его к нам домой. Мою комнату от комнаты этого старца отделял лишь тонкий простенок. Когда ночь подходила к концу, я услышал церковное пение и чтение. Я тихонько встал и подошёл к его двери. Через щель между досками мне было видно, как этот монах то читает, то кладёт поклоны, то поёт. Не могу сказать точно, как долго я смотрел на то, что он хотел делать втайне от других, наверное, больше двух часов. Когда рассвело, мама приготовила завтрак и накрыла стол. Я сел рядом с ним. «Отче, что Вас привело в наше село?» – «Проповедь о Христе». – «Вы ночью служили литургию?» – «Нет, сынок, это была утреня и моё келейное правило». – «А мне, мирянину, можно так молиться?» – «Так можно молиться всем: и клирикам, и мирянам». – «Но у меня нет книг». – «Ничего, я оставлю тебе свои». Он открыл свой мешок и сначала достал оттуда антидор и святую воду. «Принимай их каждое утро, – сказал он мне. – Если у тебя будет ночью искушение, то отложи на следующий день». После этого он достал и книги. Какая радость охватила меня! Я как будто увидел весь мир. Он раскрыл Часослов и показал мне полунощницу, а потом и прочие книги, нужные для совершения утрени и вечерни. Несколько дней он оставался у нас, а потом, оставив мне всё, даже мешок, ушёл, и я его больше никогда не видел. С тех пор до сего дня я ежедневно читаю церковные книги. Этого монаха мне Сам Бог послал. Когда я о нём вспоминаю, то моё сердце исполняется благодарности сначала к Богу, а потом и к этому благословенному человеку. Люди говорили о нём: «Что нужно этому монаху?» – «Он проповедует о Христе». И действительно, он указал мне путь Христов.
– Когда ты читал последование, твоя жена молилась вместе с тобой?
– Не всегда. Она поднималась в одно время со мной, но из-за разных домашних дел (ей нужно было затопить печь, приготовить еду) она многое пропускала.
– Она тебе доставляла неприятности?
– Да так, по мелочам.
– Что ты чувствовал, когда совершал службы?
– Отец Григорий, посреди совершенного безмолвия ночи я испытывал такой внутренний мир и тишину, как будто был в раю. А потом в течение целого дня, занимаясь своим хозяйством в безлюдных местах, я чувствовал, будто меня охраняет невидимая стража. Иногда, когда я спешил и что-то пропускал из службы, то чувствовал, что стражей было меньше.
Он несколько раз приходил к нам в монастырь. Оставшись в одиночестве (жена его умерла, а вся родня уехала жить за границу) и не выдерживая трудностей глубокой старости, он решил перебраться в дом престарелых. До того как он уехал в «большую деревню Аттики»[225], от прежней пастушеской жизни у него оставалась лишь одна коза. Он привел её в монастырь, потратив на пеший путь около трёх дней. Весь вспотевший, он передал её мне у монастырских ворот.
– Вот, отче, будет тебе небольшое утешение в твоей болезни.
Я прикусил себе язык, чтобы не сказать ему, что совсем не пью молока.
С тех пор прошло много лет. Я уже поседел, но всё не могу забыть эту картину: дядя Анастасий с козой в монастырских воротах. Его светлое лицо многому меня научило. В тот момент мне вспомнились слова игуменьи Евсевии: «После всех встреч, бывших в моей жизни, я теперь лишь смотрю на лица людей и славлю Бога».
Эта замечательная женщина была родом из славного города Месолонгион[226]. Во Вторую мировую войну она пошла добровольцем на фронт и служила там медсестрой. После войны она стала фельдшером и получила направление в Эвританию, в горные селения, расположенные на высоте более тысячи метров, где работала до выхода на пенсию. Она трудилась среди высоких гор, где холодной зимой местные жители гонят приезжих и говорят: «Оставьте нас одних бороться со снегами и ледяными ливнями. Приходите к нам весной». Она была похожа на всеми забытых сельских проповедников: когда она проработала в горах уже долгое время, никому и в голову не пришло перевести её на равнину, где климат гораздо мягче. Полунищая и не защищённая своим начальством, она безропотно проработала в округе, в который входили селения Домниста, Крикелло и Карпениси, целых тридцать пять лет. С тех пор всякий раз, видя медицинскую сестру, я вспоминаю Корину, которая со стетоскопом, тонометром и спринцовкой летом и зимой ходила от хижины к хижине, чтобы оказать медицинскую помощь немощным и старикам.
У всех людей для Корины было лишь одно прозвище: «золото» или «золотая». Горец-лесоруб или пастух заходил в её медпункт диким зверем, а выходил кротким агнцем, трогательно произнося это приятное прозвище. Благодаря своему ласковому обращению и тихому голосу она всегда была для них ласточкой, приносящей весну в их израненные души. Своей кротостью и забавными историями она укрощала озверевших и утешала страждущих. Она была настоящим духовником для своего села, волнорезом во время бурь, потрясавших семьи. Людям, живущим вдали от мира и от других людей, необходимо утешение, нужен кто-то, кому они могут рассказать о своих страданиях. Именно таким человеком и была Корина, «врачиха», как её называли. Найти её было нетрудно. Она знала лишь две дороги: в медпункт и в церковь. Болезнь часто становится путём, ведущим к Богу, и потому блажен тот врач, который во время болезни помогает заблудившейся овце пройти им до конца.
Корина не умела ни петь, ни читать в церкви, но очень хорошо умела слушать и следить за службой. Она не пропускала ни одного богослужения. По выражению одного из её односельчан, она была «церковным подсвечником», который не поёт, не читает, но зато всем светит. В Прусийском монастыре, где мы служили, в великие праздники она была единственной мироносицей. Из своего горного села она приходила нагруженная подарками, словно покупками из городского супермаркета, чтобы мы могли вместе с ней порадоваться празднику. Её исповедь всегда была простой и ясной, такой же, какой была и её душа. Она была женщиной чистой, стоявшей выше любых подозрений.
Этот высокий розмарин никому не давал повода к греховным мыслям. Тяжёлое фельдшерское служение она проходила подобно Ангелу. Куда бы она ни приходила, у всех оставалось впечатление, что их посетил человек Божий. Она никогда ни с кем не ссорилась, потому что никогда не настаивала на своих правах.
В своём завещании она упомянула братию монастыря Дохиар и оставила нам десять тысяч драхм на поминание.
Да будет вечной её память пред Богом! Своим примером она учила нас самопожертвованию и чувству собственного достоинства, уравновешенному смирением. Даже жалобы её были прекрасны, мне было радостно их слушать. Я ей благодарен за всё.
