15
16 сентября провинция Кордова взялась за оружие. Военные и священники собрались у общего солдатского котла под лозунгом спасения религии.
Каждые три минуты адмиральский корабль восставшего флота передавал по радиоволнам одно и то же заклинание: «Освободительная эскадра приближается к Буэнос-Айресу…» Перон отвечал с радиостанции Буэнос-Айреса: «Мятежники лгут… Мятежники лгут…» Обрывки европейской эпопеи продолжали блуждать по Аргентине с десятилетним опозданием, повсюду всплывали старые слова, в которые вдохнули вдруг обманчивую жизненную силу.
Тем не менее сирены в Буэнос-Айресе начинали реветь при малейшем шуме двигателей, который можно было уловить в тумане. Прожектора обшаривали ночное небо. С криками и топотом сапог город прочесывали патрули. Группы солдат в касках то появлялись, то исчезали. Бронированные автомобили ползли по бесконечным улицам в поисках врага, выдававшего себя гибельным шумом крыльев. Стволы пушек были направлены в небо.
Четыре миллиона жителей Буэнос-Айреса не отрывались от радиоприемников. Голова шла кругом от пересудов и молитв, доносящихся с одной стороны, немедленно встречаемых проклятиями с другой стороны.
Перон объявил Буэнос-Айрес открытым городом, тогда как столица оставалась цитаделью, битком набитой солдатами, оружием и портретами генерала-президента.
Непрерывно гремели пушки со стороны города Ла-Плата, который стал городом Эва-Перон. Только там не было Эвиты, чтобы полюбоваться на войну, которую она развязала. Фасад Каса Росада прикрывали кучи строительного мусора. На террасах зданий Костанеры, на берегу лимана, где простирались болота, разносившие заразу, толпились аргентинцы, наблюдавшие сквозь дымку тумана за верхушками мачт флота, качавшегося на волнах. Перон не хотел уступать до последней минуты. В двенадцать сорок пять государственная радиостанция пригласила революционное командование на переговоры в министерство обороны. Час спустя генерал Лусеро, подавивший восстание 16 июня, чтобы оказать услугу своему другу Перону, объявил, что Перон сложил с себя полномочия, но не преминул оставить следующее заявление: «Никто не может занять мое место. Не думаю, что в стране найдется человек, обладающий необходимыми качествами. Я мог бы подавить восстание. Инстинкт бойца зовет меня на борьбу. Я ему не подчинюсь. Я отказываюсь от моих интересов и страстей во избежание кровопролития…»
Люди Перона спускались по лестницам с флаконами генеральского одеколона. У входа стоял большой военный грузовик. В грузовик складывали бесчисленные флаконы, большие, маленькие, средние. Перон отправлялся в изгнание со своими запасами одеколона! Погрузив одеколон, его приспешники поместили в грузовик все статуэтки Эвиты, не потому что они более или менее верно воспроизводили ее черты, а потому что сделаны они были из чистого золота. Следовало соблюдать осторожность и ничего не забыть, несмотря на солидные резервы, тайно размещенные за границей.
Перон все-таки вынужден был оставить в Оливосе десять пар сапог, портрет с изображением Эвиты, плачущей на его плече, двести новых костюмов, восемьдесят три пары туфель и девяносто шляп.
В четырнадцать часов в большом зале резиденции депутаты-перонисты, не отрывавшиеся от телефонов и радиоприемников, прослушали хриплое сообщение своего поверженного хозяина и разошлись по коридорам небольшими группами, тихо переговариваясь, словно в комнате умершего. Они покорно ждали, когда придут за ними, чтобы убрать, как ненужных функционеров сверженного правительства, или арестовать «по приказу свыше».
Тем временем Перон уже выскользнул из резиденции Каса Росада, которую защищали баррикады из перевернутых автобусов. Всю ночь накануне 20 сентября, первого дня свободы Аргентины, Перон искал себе убежище, избегая тайных собраний генералов и адмиралов, которые в таинственном дыму сигар с неохотой приходили к выводу о необходимости его ареста. Перон забился в Теннис-клуб, находившийся в парке Палермо. Затем в два сорок пересек улицу, чтобы попросить убежища в американском посольстве у посла Нуфера, своего старинного знакомого. Нуфер ответил, что имеет право предоставить убежище простому гражданину, но не президенту республики. Перон вернулся в теннисный коттедж и уселся за стол в пустынном клубе, пропахшем резиной и мокрой землей. В Буэнос-Айресе лил сильный дождь.
Перон взял два своих саквояжа и несколько папок с документами. В мягкой шляпе, пестром галстуке и клетчатой рубашке он стал похож на немолодого студента. Сверху он набросил пальто из светлого твида. Оставался последний шанс попросить убежища в парагвайском посольстве, потому что между двумя странами существовала договоренность относительно подобных случаев. В своей личной машине посол Парагвая отвез Перона на борт крейсера, задержавшегося в порту Буэнос-Айреса для небольшого ремонта. Дождь не прекращался ни на минуту.
Четырнадцать дней оставался Перон на старой посудине «Парагвай» с бездействующими машинами. В первую свою ночь на борту он видел большое красное зарево над городом.
Горел штаб перонистов. В нем находилось несколько сот фанатиков во главе с генералом Гильермо Келли. Гильермо и его молодчиков узнавали по красным повязкам с черным орлом. Они отказались сдаться солдатам Лусеро, рассчитывая на докеров и других сторонников Перона, которые собирались перед штабом на перекрестке проспектов Сан-Мартин и Коррьентес.
Полиция держала под прицелом пулеметов все улицы вокруг этого здания. Осажденные ответили на ультиматум ураганным огнем. Они располагали большим количеством боеприпасов. Дуэль началась с оглушительных залпов, прерываемых необычайной тишиной. Темнота окутывала квартал. Осажденные попытались выйти из окружения, но вновь заговорили пушки. Потом начали взрываться боеприпасы, хранившиеся в здании. Люди выбирались из огня с поднятыми руками.
Келли и его фанатики предпочли погибнуть.
Несколько человек выбрались живыми из руин арсенала в три часа утра и нашли на тротуарах трупы докеров, расстрелянных из пулеметов. Докеры шли сюда, как зачарованные, чтобы позволить убить себя ради сохранения противоестественного союза, скрепленного Эвитой.
Пепел убийц-перонистов обильно сыпался вместе с дождем на гигантские портовые сооружения…
Победоносные войска генерала Лонарди прошли в торжественном марше перед потерпевшими поражение войсками Перона.
Адмиралы и генералы радовались, что вовремя узнали о готовящемся Пероном роспуске рекрутов. Он намеревался оставить кадровый состав без солдат. Конфедерация труда строила планы вооружить шесть миллионов рабочих с целью произвести впечатление на армию и предотвратить ее активные действия. Затем та же конфедерация внесла подозрительное предложение передать своих вооруженных рабочих армии, якобы для поддержания порядка. Все это лишь ускорило решение генералов и адмиралов перейти в наступление. Теперь улица принадлежала им. Улица стала пространством, где могли происходить только демонстрации военной мощи и религиозного почитания церкви, а не разнузданные уличные бои озлобленного народа. Генералы захватили и профсоюзы. Наконец-то они сбросили со своих эполет груз унизительной роли, которую до сих пор им приходилось играть. Они вновь обрели свою сцену с музыкой и цветами, принадлежавшими им по праву. Обширная страна лежала у их ног, и теперь они могли насладиться властью без всяких ограничений.
