В ходе допроса какой-то немец вывел меня из терпения. Я воскликнул: «Хоть вам и 39 лет, а вы такой дурак!» Немец спокойно ответил: «Да, господин лейтенант, я и сам удивляюсь иногда этому. Но назовите мне кого-нибудь умного в наше идиотское время…» Я понял, что уступаю пленному в чувстве юмора. Стало не по себе. Среди пленных было много ополченцев или, как их называли, фольксштурмистов. Пожилые люди. Мы спросили, что они знают о новом оружии, о котором трубила немецкая пропаганда. Один из ополченцев продекламировал двустишье:
«Wir alten Affen
Sind neue Waffe».
Это переводится так:
«Мы старые обезьяны
И есть новое оружие!»
Было смешно и жутковато от такого юмора. Германия агонизировала. На войне теперь были все. С возрастом не считались. Четырнадцатилетние мальчишки были опаснее старых обезьян: они, умирая под пулями, успевали выпустить фаустпатрон или полоснуть из автомата, потому что умели с ними обращаться и не имели никакого представления ни о жизни, ни о смерти. Старики не умели стрелять и не хотели умирать.
Мы с Даниленко посетили дипломатов. При входе в их домик нас встретил атташе. Я познакомил его с Даниленко. Атташе сказал: «Господа, отправьте меня в ночной поиск, я приведу пленных, двиньте меня на передовую – я готов умереть. Но избавьте меня от обязанности варить кофе этой старой ведьме». В ответ мы развели руками. Посол лежал в постели разбитый болезнью. На наш вопрос, что с ним, дама просто и скорбно протянула листок бумаги с раздавленной вошью. Даниленко очень удачно заметил, что, если мадам собирает коллекцию насекомых, мы принесем ей еще более выкормленные экземпляры. Больной посол просветленно улыбнулся. Мы предложили баню. Дипломаты отказались: испугались холода. Дама потребовала к себе врача. Я сбегал за своим старым другом доктором Бендриковым, который, считал, что у генерала Шарапова пошаливает сердце. Бендриков явился – элегантный, вежливый, с испанской бородкой. Дама принялась раздеваться, я вышел. Бендриков закричал вслед: «Леша, куда же вы, а кто будет переводить?» Я ответил: «Доктор, обойдитесь без переводчика, постарайтесь нащупать недуг!» «Вы что, с ума сошли?» – орал Бендриков. Но ему все-таки пришлось обойтись без переводчика. Атташе ждал меня в прихожей с совершенно сокрушенным видом. Я ему посоветовал терпеть, ему это легче, чем нам: он верующий христианин. Через насколько дней послов увезли в Бухарест. Они хотели проститься со мной, но у меня не было времени. Я и так им все простил.
Надвигались грандиозные события.
В последних числах апреля войска фронтов, которыми командовали маршалы Жуков и Конев, ворвались в Берлин, произошла встреча с союзниками на Эльбе. Я писал в дневнике: «Дело идет к развязке. Эх, как бы дожить бы до свадьбы женитьбы…» И в другом месте: «Ужасно трудно стало переживать дни, как хочется, чтобы скорее это кончилось, и, хоть на немного, но домой».
Армия наступала. 1 мая 1945 года мы праздновали в городе Нове-Месте на реке Ваге. Я привел сюда обоз. Радовался, что ехал, не торопясь: очень уж красивые были места. С одной стороны, покрытые весенней зеленью лесов, горы, с другой – быстрая голубая река Ваг. Проехали мимо отвесной скалы с замком на вершине, словно из сказки. Нове-Место уютный-уютный городок, как все словацкие города. Праздник встречали дружно и весело. Крепко выпили. Подняли тост за войска, взявшие Берлин. Но случилась и беда. В тяжелом бою был ранен наш старый знакомый капитан Сетенко. Он командовал батальоном, пошел на артиллерийские позиции и здесь попал под осколок. К счастью, рана была не опасной, но изуродовала лицо. Перебинтованный Сетенко пришел в Отдел со своим ординарцем. Он был под хмельком. Лихорадочно горели глаза. Он смеялся, ругался, пил. Его ординарец сел на пол, прислонился к стене и уснул. Это были люди с передовой. Они отдохнули и отправились в госпиталь. Да, невообразимо тяжелой была жизнь на передовой. А события мелькали. Войска с боями пробивались вперед. Несли потери. От этого становилось особенно тяжело. Ведь практически Германия уже была разбита. Какие же сволочи заставляли немцев умирать и убивать?! Как всегда, занимаясь делами, я все время думал о Жене. В первых числах мая мы прибыли в город Угерский Брод. Поздно вечером я кончил дела и отпросился у «фюрера» к Жене. Я даже не знал, где она живет. Чудом нашел ее на окраине города, протопав под весенним дождем. У Жени я застал двух мужчин – очкастого парня солдата и младшего лейтенанта без очков. Очкастый парень, увидев меня, спросил: «Старший лейтенант Кац?» Я не стал отказываться. Парень назвался Карлом – старым знакомым Жени, а младший лейтенант оказался моим земляком. Сели за стол и принялись за ужин. Пили водку, пели песни. Младший лейтенант обнимал меня и говорил со слезой: «Лешка, ты счастливец!» Я растроганно соглашался. Они ушли под утро. Я явился в Отдел своевременно, как счастливец, избитый палками. Раскалывалась голова. Но ничего. Приступил к работе.
Ни на минуту нельзя было оторваться от радиоприемника. Мы услышали тревожный призыв восставшей Праги. Нас от нее отделяли горы, а о движении войск маршала Конева к ней мы ничего не знали. Потом твердый голое немецкого диктора объявил о гибели Гитлера. Что с ним случилось – оставалось загадкой. Ведь диктор сказал: «Фюрер погиб смертью героя». Позднее стало известно, что Гитлер застрелился.
6 мая, поздно вечером, во время дежурства я услышал по радио болгарскую передачу: союзники подписали в городе Реймсе акт о капитуляции Германии. Я не поверил своим ушам. Да и болгарская речь, хоть и похожа на нашу, понималась с трудом. Я стал крутить ручки приемника. Вскоре то же сообщение я услышал по-немецки. Сомнений не оставалось. Война кончилась. Однако у нас на сей счет не было никаких известий. Было поздно, но я отправился к «фюреру». Застал его дегустирующим коньяк. Я сказал: «Товарищ полковник, Германия капитулировала». Он ответил: «На, выпей, и не мели чепухи». Коньяку я выпил, но от своего сообщения не отказался. Тогда «фюрер» надел гимнастерку, и мы отправились к генералу Шарапову. Он нас принял, несмотря на поздний час. Полковник Сваричевский доложил: «Товарищ генерал, Кац говорит, что война кончилась». Шарапов вытаращил глаза. Я рассказал про услышанную передачу. Генерал грозно потребовал, чтобы я не распространял провокационных слухов: «Идет война. С этим не шутят». Запищал зуммер телефона. Кто-то что-то доложил генералу. Положив трубку, он сказал, что наше известие подтверждается, но просил нас молчать, т. к. мы в
