дорогу. Потом я еду последние двадцать минут пути один.
Домой.
Я рад вернуться в Уэльс. Странное, но приятное чувство. Я испытываю странную легкость, как будто с моих плеч упало тяжелое давящее бремя. Список заданий почти выполнен. Этот список – моя связь с Майком, и мне грустно его завершать, но в то же время это дарует освобождение. Я счастлив, что выполнил желания Майка, много счастливей, чем был в начале пути, когда на меня давил страх перед грядущим и необходимость выполнить все так, чтобы Майк мог мной гордиться. Меня не было шесть месяцев, и теперь меня утешает и приветствует все та же неизменная хорошо знакомая дорога к дому. Солнечные лучи падают через ветровое стекло, когда я сворачиваю на маленькую улочку, ведущую к дому, и мое сердце наполняется радостью. Хотя, когда я уезжал из Новой Зеландии, это было похоже на то, что я оставляю Майка, здесь он тоже есть.
У меня дома есть что-то вроде святилища Майка. Когда он умер, я вообще не хотел забирать ничего из его вещей. Нам надо было обойти «Номер 1» и решить, что делать со всеми этими вещами. Я не хотел ничего этого видеть. Ни подушек, которые поддерживали его голову, ни черных новозеландских шарфов, которыми я привязывал его руку к подъемнику, чтобы она не падала, когда он был под капельницей. В то время совершенно все предметы были слишком пронизаны болезненными воспоминаниями. А я не хотел вспоминать. Не теперь. Но, к счастью, у нас не было необходимости срочно освобождать его дом от вещей. Когда же мы вернулись, я понял, что очень хочу забрать эти предметы. Я подавлял свою реакцию на его потерю и отбросил всякую мысль о памятных вещах, а теперь, когда я обошел дом, понял, что мне необходимо посмотреть своему горю в глаза. Я должен был иметь возможность рассматривать эти неживые вещи не как болезненное напоминание о моем горе, а как частички Майка. Они всегда будут напоминать мне о лучших временах, когда он был здесь. И вот теперь они живут в моей спальне на первом этаже, и я каждый день говорю ему «доброе утро» и «спокойной ночи». Прощаюсь. И здороваюсь. И когда я чувствую себя немного потерянным и слишком остро ощущаю его потерю, я обнимаю подушку, на которую он клал голову. И это помогает.
Я толкаю дверь и вдыхаю затхлый запах своего давно пустого дома. Я дома. И Майк ждет здесь. Я подхожу к его святилищу, здороваюсь, долго стою и смотрю. Здесь он отвечает мне улыбкой с нескольких фотографий. Здесь его жетоны из наших норвежских поездок, его кольца и бусы, подаренный ему папой скарабей. Конверт с семенами незабудок, которые мы раздавали всем на его похоронах, и их потом посеяли во всех уголках мира. На стенах моего дома висят напечатанные им гравюры. И у меня все еще осталось немного его праха.
Я постарался вернуться домой не слишком поздно, чтобы бросить вещи и сразу поехать на Моэль Фамау, где развеяна большая часть праха Майка. До отъезда в Новую Зеландию я каждый божий день ездил на эту гору, чтобы побыть с ним. И я хочу поехать туда теперь.
Недолгая поездка – и вот меня согревает вид старой знакомой дороги. Я паркуюсь на стоянке (не попрекая Майка двумя фунтами, которые мне это стоит) и по протоптанной тропинке поднимаюсь в гору, а потом спускаюсь на наше место. И сижу в солнечных бликах под деревом, где мы развеяли его прах, и наливаю себе из термоса кофе.
Тишина. Покой. Я сижу час или два, улыбаюсь иногда сквозь слезы и вспоминаю последние шесть месяцев.
В каком-то смысле кажется, что я не уезжал. Все здесь в точности так же, как в день моего отъезда. Как будто я моргнул и вообразил это эпическое путешествие, а сам все еще сижу здесь. Но все по-другому. Я другой. Я давно не испытывал этого странного ощущения. Думаю, это можно назвать удовлетворением. И еще я чувствую успокоение. Как будто сделал что-то важное, чего-то достиг. Майк попросил меня все это выполнить, и я выполнил. Для него. И для себя. И как бы я ни любил сюда ездить, находиться в умиротворяющих объятиях Моэль Фамау, я больше не буду превращать это в ежедневное паломничество. Не могу. Мне надо двигаться дальше. Достаточно того, что я просто знаю – гора здесь и Майк здесь.
«Спасибо! – произношу я громким шепотом, когда солнце вдруг вспыхнуло ярче. – И я скучаю, Майк».
Джесси написала сообщение, что у нас ничего не получится. Я не должен был удивиться. Нас разделяют двенадцать тысяч миль и двенадцать часов. У нее утро – у меня вечер. У меня день – у нее ночь. И я должен был это предвидеть. Последние недели в Новой Зеландии она немного от меня отдалилась. Уверен, что она уже знала или в глубине души догадывалась – ей будет достаточно немного все обдумать, чтобы понять, что оставаться в отношениях на разных концах планеты малоосуществимо.
Думаю, меня пленило незнакомое прекрасное чувство – открыться настолько, чтобы пустить кого-то в душу. Впервые за долгие годы. Я оптимистично сказал, что хочу продолжать отношения, не потому что считал это возможным, а просто потому что не хотел терять то, что начал обретать заново – душевную связь.
Поэтому ее решение ранило меня до глубины души. Как бы я ни радовался тому, что оказался дома, несмотря на удовлетворение и покой, которые я испытал, поднявшись на гору, я еще далек от эмоциональной стабильности. Эти шесть месяцев были очень полезны, но процесс еще не завершился. Я боролся с горем от потери Майка, как мог, и нескольких демонов мне удалось победить, но, конечно, мне все еще тяжело, я все еще испытываю чувство потери. Так что я расплакался и корил себя за то, что по глупости завязал отношения, открылся в них и стал так уязвим. Единственная причина, по которой я избегаю впускать кого-то в мою жизнь и мое сердце, – это страх потери.
Но она была права. У нас совершенно точно ничего бы не получилось. И теперь, когда после ее столь ошеломившего меня отказа прошло несколько недель, я могу заявить со всей искренностью – я не жалею. Да, я глубоко переживаю эту потерю, но в целом все это пошло мне на пользу. Она помогла мне справиться с длительной хандрой, вылезти из созданной мною же трясины. Она выпустила
