Ознакомительная версия.
С 1 января 1967 г. Испания стала жить по установлениям «Органического закона».
Новый конституционный статус действительно означал отступление от тоталитаризма, начатое еще несколькими годами ранее, но не на позиции демократии, а скорее на позиции авторитаризма. Сам Франко расценил свое согласие на институционные перемены как важный шаг на его пути служения Испании. Он умолчал о тех, кто подал ему саму идею перемен, хотя молва, а вслед за ней и исследователи, не сомневались, что среди них был Фрага Иррибарне.
Фрага Иррибарне, профессор, директор Института испанской культуры в начале 50-х гг., формально фалангист, был убежден, что пришло время внести коррективы в законы о печати, приспособив их к стремительно менявшимся настроениям в обществе. Он избрал путь частичной либерализации опеки над прессой, что имело такие последствия для судеб режима, о которых едва ли догадывался диктатор, согласившись ослабить вожжи цензуры.
В отличие от опусдеистов-технократов, полагавших, что модернизация экономики создает достаточные условия для политической стабильности режима, Фрага, как и министр иностранных дел Кастиэлья, был сторонником умеренной политической либерализации режима.
Впервые Фрага передал Франко проект нового закона о прессе 23 января 1964 г. Первоначально судьба проекта складывалась неудачно: диктатор неоднократно выражал сомнения, нуждается ли политика в отношении информации в либерализации. Но Фрага был настойчив. Он последовательно представлял Франко один проект за другим, которые диктатор последовательно отвергал: он опасался как бы свобода не обернулась распущенностью, как это можно видеть в демократических странах. Он не раз повторял, что в Испании не может существовать та же свобода прессы, как в других странах, Англии или Соединенных Штатах, где публика более сдержанная и менее страстная, чем в нашей стране.
Наконец проект закона был представлен на заседание правительства 13 августа 1965 г. и вызвал резкие возражения со стороны «старой гвардии». Тем не менее в феврале 1966 г. проект закона был внесен в кортесы и почти без обсуждения был одобрен 15 марта 1966 г.
Закон отменял предварительную цензуру (статья 3-я), заменив ее «добровольной консультацией» (статья 4-я). Вместе с тем редакторы журналов обязаны были предъявлять определенное количество экземпляров напечатанного издания до его поступления в продажу (статья 12-я). Закон давал право центральной и местной администрации конфисковать весь тираж, но только по постановлению суда (статья 64-я). Власти не вмешивались в назначение редакторов, но ими могли стать только профессиональные журналисты, т. е. лица, внесенные в официальный регистр (статья 35-я)[490].
«Закон о печати» вызвал резкую критику как фалангистов, полагавших, что он разрушает фундамент режима, так и оппозиции за его недостаточную демократичность. Но правы в исторической перспективе оказались те, кто подобно Р. Тамамесу считал его важным средством политической либерализации.
Но до разрушения фундамента франкизма, как и до истинной политической либерализации, должны были пройти годы.
Еще летом 1966 г. в венесуэльской газете «Unidad» сообщалось, что Франко серьезно болен. Узнав об этой публикации от Пакона, Франко сказал: «Единственная болезнь — это мои 73 года»[491]. Даже перед родственником, видевшим его чуть ли не ежедневно, Франко не желал вносить коррективы в образ, создаваемый избирательной кинохроникой, почтительными фотографами, а затем и телевидением. «Я видел Франко ловящим рыбу, делавшим пешие прогулки, прыгавшим с камня на камень, «выжимавшим» одной рукой лосося девяти килограммов весом»[492] — эти слова директора агентства ЭФЕ Карлоса Менго в мае 1964 г. привычно вписывались в хор, воспевавший спортивную форму каудильо.
Да и как было поставить под сомнение кадры телевидения, на которых Франко играл в гольф, ловил рыбу, охотился, почти до самых последних дней погружался до пояса в воду, если даже личный врач диктатора Висенте Хиль с завидным упорством не уставал повторять, что здоровье Франко — великолепно. Хотя, как справедливо полагал биограф Франко, известный историк X. Фуси, «в такие годы прыгать с камня на камень и неблагоразумно, и неестественно»[493].
Между тем слухи о болезни Франко не были преувеличены. В июне 1969 г. во время автомобильной поездки в Кордову по приглашению министра общественных работ Сильвы Муньоса для присутствия на пуске новых объектов Франко потерял сознание. Лекарства не сразу оказали воздействие. Сопровождавшим даже показалось, что конец неминуем. Но на этот раз обошлось. Тем не менее признаки угасания становились все явственнее: телекамера уже не могла скрыть дрожание рук, на заседаниях правительства, на которых Франко присутствовал все реже, предпочитая совещания в более узком кругу, его внезапно настигал сон.
Все же он пытался быть «в строю», давая аудиенции гражданским лицам по средам, а военным — по четвергам. Визитеров он принимал стоя. Возможно, он и поспешил с утверждением кортесами Хуана Карлоса Принцем Испании и наследником престола, так как он сам отдавал себе отчет, что состояние его здоровья не позволяет откладывать решение тех проблем, которые он рассматривал как опорные камни будущего устройства Испании.
Тем не менее признаки угасания, и не только физические, все же давали о себе знать. Он упорно не желал видеть того, что не соответствовало его представлениям о мире: он был стар и не всегда понимал новое поколение, а вернее, не хотел его понимать.
«Современный рабочий более культурен, интеллигентен и трудолюбив. Он окружен многими удобствами, которых раньше не имел. С удовлетворением наблюдаю, как его дети достигают хорошего уровня зарплаты или изучают профессию. Прилично выглядят, ходят в кино, на футбол, имеют телевизор. Имеется большое различие между их современной жизнью и той, что была во времена республики»[494], — когда Франко делился своими впечатлениями с Салгадо Араухо в мае 1966 г., вряд ли он предполагал, что «современный рабочий» отринет авторитаризм, как и его отцы и дети.
Как заметил Р. Тамамес, промышленное развитие не улучшило социальные позиции низших классов[495]. Последствия не замедлили сказаться.
Если в конце 50-х годов растущая напряженность, социальная и политическая, находила выход в спорадических забастовках и студенческих волнениях, то, начиная с весны 1962 г., катализатором всех процессов стало забастовочное движение, превратившееся в 60–70-е годы в постоянный фактор политической жизни страны. Во время забастовки на астурийской шахте «Камоча» в 1957 г. родилась новая форма организации пролетариата — рабочие комиссии.
Ознакомительная версия.
