Судьба настоящего художника, как правило, полна драматических событий, и Миша – не исключение. Потомки, конечно, разберутся, напишут роман, снимут фильм. А пока на Мишиной родине в Киеве была огромная выставка в Национальном музее Украины и вышла трёхтомная монография. «В общей сложности пять томов – восемнадцать килограмм. Видишь, какой я внёс весомый вклад в искусство!», – радовался Миша.
После разнообразных приключений Миша наконец получил признание и на Западе. Двуязычная (на французском и английском) монография о «великом современном художнике Михаиле Туровском» вышла и в Париже – 220 великолепных репродукций его работ. И совсем уж не слабо – его работам предоставил свои стены Музей современного искусства в Нью-Йорке (последний раз я была там на выставке Ван Гога).
Кстати, Миша пишет не только кистью: он – автор чудных афоризмов, которые в начале девяностых годов собрал в проиллюстрированную им же книгу «Зуд мудрости». Часть их включена в недавно изданную в России «Антологию афоризма», и мы замечательно их «обмыли» во время моего недавнего визита в Нью-Йорк. Вот вам для примера несколько моих самых любимых: «Награжден обратной стороной медали» (Губерман потом это зарифмовал в известный гаррик); «выдавливал из себя раба по капле и принимал по десять капель перед едой»; «очередь подобна скорпиону – весь яд у нее в хвосте»; «станция Голгофа-пассажирская»…
С Туровскими на Атлантическом океане.
Вдова художника Тышлера Флора Сыркина и Иосиф Бродский на вернисаже Русского авангарда в Музее Гугенхайма в Нью-Йорке. Начало девяностых годов.
Флора с афишей к выставке, посвященной 85-летию Тышлера.
Флора
С Флорой Сыркиной я познакомилась когда-то через ее дочку Таню, замечательную художницу-керамистку. Флора была очень красива, за ней когда-то в юности безуспешно ухаживал мой отец. Я знала, что Флора происходит из очень известной научной семьи: она была дочерью академика Якова Кивовича Сыркина, пострадавшего за теорию резонанса. В глухие сороковые-пятидеся-тые годы, взяв на вооружение искусство, с которым Лысенко истреблял генетику, другие естественные науки тоже считали своим долгом найти и искоренить у себя криминальные направления. В химии таким козлом отпущения была избрана теория резонанса, разработанная Флориным отцом. Он был отовсюду уволен, но, к счастью, уцелел – не посадили.
Искусствовед Флора была женой гениального художника Александра Григорьевича Тышлера. Я с Тышлером не встречалась – мы подружилась с Флорой уже после его смерти. Флора включила меня в свой «внутренний круг»: я бывала у нее не только на семейных праздниках, но и в самые что ни на есть будни – в дни маникюра и педикюра, который ей, а теперь и мне, делали у нее дома. Флора жила комфортно – у нее были свои мастера в любой сфере жизни, от изготовителей очков до парикмахеров и портных, и она ими со мной щедро делилась. Я очень любила у нее бывать, в ее гостиной был совершенно особый, теплый мир тышлеровских картин и деревянных скульптур.
Потом я уехала в Америку. Мы переписывались и перезванивались, и, приезжая ненадолго в Москву, я всегда забегала к Флоре.
Однажды Флора позвонила мне в Америку с известием, что в Музее Гугенхайма в Нью-Йорке будет выставка Русского авангарда, куда она приглашена с картинами Тышлера. Флора спросила, не хочу ли я прилететь на открытие. Вскоре по почте пришел дивной красоты пригласительный билет, извещавший среди прочего, что форма одежды на вернисаже – «черный галстук». Я понятия не имела, что это такое, но на выставку, конечно, полетела.
Мы с Флорой пришли в музей рано утром в день открытия – посмотреть, как развесили Тышлера. Флора была очень недовольна развеской и безуспешно пыталась что-то изменить, а я просто бродила по выставке в пустом музее, наслаждаясь отсутствием сутолоки и суеты.
Что такое «черный галстук», я поняла на вернисаже. Ослепительная толпа – нью-йоркский бомонд. Шикарные дамы декольте, в бриллиантовых колье, изумрудах и сапфирах, мужчины в смокингах и белоснежных манишках, похожие на огромных пингвинов с бокалами шампанского в руках. Я была сторонним наблюдателем на этом празднике жизни. Вдруг по фойе прошел какой-то шорох; многие обернулись, стараясь что-то или кого-то разглядеть. В музей вошел человек, сразу резко выделившийся из черно-белой толпы; на нем был обычный темно-зеленый костюм и голубая рубашка, и на него были обращены все взгляды. Человек обернулся, и я увидела его лицо.
– Смотри, Флора, Бродский!
Флора бросилась к нему, прорезая толпу, я, конечно, за ней.
– Здравствуйте, Иосиф, я Флора Сыркина, вдова Тышлера. Бродский улыбнулся.
– Мы с Тышлером были вместе в в эвакуации. Он рисовал мою маму. Когда я уезжал, этот портрет висел у нас на стене. Но знаете – маме не понравился нос, и она его перерисовала!
Мои друзья Ирина Азерникова и Арик Гальперин. (читайте о них в рассказе «К вольной воле заповедные пути…»)
Мой друг пианист Саша Избицер. (читайте о нём в рассказе «К вольной воле заповедные пути…»)
Мой друг Ян Кандрор – один из самых остроумных людей, которых я встречала в жизни (читайте очень короткую рапортичку «ветеранам и участникам…»).
Мне от Яна по разным поводам достаётся, но даже это приносит море радости. Однажды после страшных историй, приключившихся со мной в Греции и приведших меня в захолустный островной госпиталь, во дворе которого бродили овцы приболевших чабанов, а простыни в последний раз меняли при Гиппократе, – после всех этих ужасов – потерянного паспорта, денег, билета в Америку – я в самом жалком виде, с чудовищными перебоями в сердце добралась до Германии и вползла к нашему с Яном общему другу Эрлену Федину. Мой вид привёл Эрлена в ужас, он бросился звонить Яну.
– Я не могу найти у неё пульса!
– Под кроватью смотрел? – спросил невозмутимый Ян.
– У неё очень высокое давление, – не унимался Эрлен.
– Замечательно. Это значит, что она уменьшается в объёме, потому что пэ на вэ есть величина постоянная.
Эрлен транслировал мне содержание разговора, и я не выдержала.
– Передай этому бессердечному чудовищу и невежде, что указанная им формула справедлива только для ИДЕАЛЬНОГО газа! А мой оставляет желать…
…Другой раз я пожаловалась Яну в письме, что муж мой Володя скандалит по поводу моих частых дальних перелётов – считает, что я дурею от постоянной смены часовых поясов.
– Володя, хоть и мудр, но совершенно неправ, – позволил себе не согласиться с Володей Ян. – Если ты дуреешь, перелетая из Штатов в Японию (что вполне вероятно), то ровно на столько же (на то есть законы Ньютона!) умнеешь на обратном пути!
