Убедитесь сами, как далеко я ушла от того первого спуска с горы, с которого началась моя семейная жизнь (подробности читайте в рассказе о менингите).
Мой первый день рождения в Америке. 26 августа 1991 года.
У меня за спиной – Великое Соленое Озеро (Грэйт Солт Лэйк).
Живем мы в пустыне.
В городе – розы,
за городом – кактусы.
Перед докладом. Есть поговорка: французы работают, чтобы жить, американцы живут, чтобы работать. В справедливости этого наблюдения убеждаюсь ежедневно на собственной шкуре…
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
ТЕ СЧИТАНЫЕ ДНИ, КОТОРЫХ НЕ ХВАТИЛО…
Не в силах внешние умы
Вообразить живьем
Ту смесь курорта и тюрьмы,
В которой мы живем.
И. Губерман
Родители сделали мне в жизни два огромных подарка. Во-первых, они меня родили, хотя это легко могло не случиться: папе было сорок, маме тридцать восемь, беременность протекала тяжело, а сразу после родов мама заболела тифом и попала в инфекционную больницу. Пришлось подкинуть меня маминой подруге тете Рае Губер, которая в это время кормила грудью свою Маришку. Моя «молочная сестра» отсутствием аппетита не страдала, доставалось мне немного, я была вечно голодная и постоянно орала. Ополоумевший от моего крика годовалый Шурик покушался на мою жизнь: положил под батарею и накрыл сверху тазом. Спас меня «молочный папа» Андрей Александрович Губер, главный научный хранитель Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Меня забрали домой, но вскоре маме потребовалась срочная хирургическая операция, во время которой она перенесла клиническую смерть, так что я едва не осиротела в младенчестве. Клиническую смерть заметил понимавший толк в таких делах папа, поднял тревогу, и маму спасли. Словом, мой путь в этот мир не был усыпан розами, но состоялся.
Вторым замечательным подарком (если не считать красный немецкий двухколесный велосипед, подаренный мне к десятилетию и приведший меня в неописуемый экстаз) было мое вступление в члены Московского Дома ученых. Меня приняли туда по блату, задолго до того, как я защитила докторскую диссертацию. Стать членом Дома ученых было очень нелегко: необходимо было быть как минимум доктором наук, хорошо – академиком, а еще лучше – Гердтом, Окуджавой или Сергеем и Татьяной Никитиными. Я не была ни тем, ни другим, ни третьим, но папа с мамой были старейшими членами Дома ученых. Их приняли в этот элитарный клуб еще в тридцатых годах, когда там директорствовала жена Горького Мария Федоровна Андреева. По папиным рассказам, в те довоенные годы это был настоящий оазис культуры в пустыне всеобщей мерзости. В значительной степени это сохранилось и в мое время, хотя, конечно, невозможно задраить все щели, и ароматы эпохи проникали и в этот красивый старинный московский особняк.
В Доме ученых, как полагается, работали научные секции, проходили конференции и семинары, чествовали лауреатов и юбиляров. Помню, родители взяли меня с собой на юбилей Ландау, с которым папа очень дружил. Меня, выросшую в ханжеской атмосфере одной из самых чопорных московских школ, поразили и очаровали веселые и раскованные физики, друзья Дау. Обыгрывая его легендарное донжуанство, они подарили ему плавки. Спереди к плавкам была прикреплена металлическая пластинка, какие обычно пришлепывают на подарочные портфели. Красивой вязью вилась надпись: «Действительному члену Академии наук СССР».
С другой стороны, в Доме ученых короновали Ольгу Борисовну Лепешинскую на царство в биологической науке – она тогда делила этот трон с другим «корифеем» биологической науки, Трофимом Лысенко.
Когда в семьдесят первом году умерла моя мама, по папиной просьбе мамин членский билет передали мне. Так я стала полноправным членом Дома. Я могла посещать лекции и научные дискуссии, концерты, кино, прекрасный ресторан и ностальгические танцы. И все-таки не этим был уникален и славен наш Дом, а был он уникален и славен своими летними базами.
Это были палаточные туристские лагеря с прекрасной кухней. Их было довольно много, на все вкусы: «Черноморка» на кавказском побережье, «Архыз» в Кавказских горах, «Саулкрасты» на Балтийском море, «Свента» на литовских озерах, «Гауя» в лесу на речке в Латвии. О «Гауе» и пойдет речь дальше. Там, на Гауе, я встретилась и подружилась с замечательными людьми – счастье, за которое я не перестаю благодарить родителей и судьбу.
Занятная публика съезжалась на речку Гаую в августе месяце. Ученые самых разных специальностей и направлений, оставив на время в Москве учеников, проблемы, заботы и неприятности, набив туристским скарбом свои «Жигули», приезжали сюда мокнуть под прибалтийским дождем, собирать грибы и ягоды и, затаив дыхание, слушать, как поет свои новые песни Булат Окуджава, как читает стихи Пастернака Зиновий Гердт, как поют Татьяна и Сергей Никитины. О своей работе нет-нет да поведает главный режиссер Ермоловского театра Валерий Фокин, о жизни Марины Цветаевой расскажет Лева Шилов…
Жизнь на базах была устроена так. Законодательную власть представляли назначенные Домом ученых официальные лица. На Гауе ее осуществляли две серьезные дамы. Одна из них, высокая, осанистая, с тонким аристократическим лицом, была внешне похожа на Анну Ахматову. На этом сходство безнадежно кончалось, и это было до слез обидно. Дама совсем не аристократично раздувалась от собственной значимости, и я как-то заметила, что у нее такой вид, будто она упала с очень высокого генеалогического дерева.
Исполнительную власть – старостат – мы избирали сами: на своих летних базах ученые играли в демократию. В начале сезона делили портфели: за автомобильный парк отвечал министр транспорта, за байдарочный флот – адмирал, за волейбол – министр спорта. Волейбол на базе был настоящей азартной игрой, подстать рулетке или очку. По вечерам вокруг волейбольной площадки, где собиралась практически вся база, кипели воистину шекспировские страсти. Хорошо играли Сергей Никитин и мой муж Володя. Капитаном одной из команд-фаворитов был заведующий туристической секцией Дома ученых Георгий Георгиевич Конради, по прозвищу «генерал» (а он и был генерал). Мы пели про него такие куплеты:
Как хорошо быть генералом,
Как хорошо быть генералом,
Лучше работы я вам, синьоры, не назову!
Здесь среди вас я генералом,
А в волейболе чином малым:
Лишь капитаном, лишь капитаном я слыву.
Утром мы купались в прохладной душистой реке, над которой маленькими вертолетиками вились прозрачные зеленые стрекозы, завтракали и разъезжались – кто за грибами, кто за ягодами. На грибной ниве отличались Никитины: в самый негрибной год, на зависть базе, они появлялись из лесу с корзинкой отборных белых грибов – знали места. За ними пытались шпионить, но они растворялись в прибалтийском лесу, и, насколько мне известно, никому за десять лет не удалось раскрыть их тайну. В тайну, видимо, был посвящен Гердт, взявший меня как-то с собой за грибами. Это было совершенно безопасно: при моем легендарном неумении ориентироваться я под страхом расстрела не смогла бы объяснить, куда мы ездили. А там, куда мы ездили, небольшие поляны были сплошь усыпаны роскошными белыми грибами, и, собирая их, мы встретили Никитиных – стало быть, бродили по их угодьям. Жена Зиновия Ефимовича Татьяна Александровна тогда с нами не ездила: в тот год, почти не отрываясь, она редактировала перевод «Поднятой целины» на арабский язык. Татьяна Александровна сокрушалась:
