Из Долбина он часто ездил в соседнюю Оптину пустынь; он проводил в монастыре нередко целые недели, сблизился с некоторыми из монастырской братии, особенно с духовником своим, отцом Макарием, и принял живое участие в монастырских изданиях переводов святоотеческих сочинений: просматривал рукописи переводов, исправлял все корректуры, заведовал печатаньем, вел сношения с типографией, цензурою, книгопродавцами…
К этому периоду жизни Киреевского относятся два больших письма его к Кошелеву. Одно из этих писем свидетельствует об обширных сведениях Киреевского в богословской литературе своего времени и характеризует настроение мыслей его в данный момент. «Существеннее всяких книг и всякого мышления, — пишет он, — найти святого старца, который бы мог быть твоим руководителем, которому ты мог бы сообщать каждую мысль свою и услышать о ней не его мнение, более или менее умное, но суждение Святых Отцов; такие старцы, благодаря Богу, еще есть в России, и если ты будешь искать искренно, то найдешь…»
Другое письмо, помеченное 15 октября 1853 года, было написано Киреевским по поводу книги швейцарского пастора Вине (Vinet) об отношении церкви к государству. Киреевский соглашается с автором, что «в большей части государств, где есть господствующая религия, правительство пользуется ею, как средством для своих частных целей и под предлогом покровительства ей угнетает ее», но находит, что «это бывает не потому, что в государстве есть господствующая вера, а, напротив, потому, что господствующая вера не господствует в государственном устройстве» вследствие разрыва между убеждениями народа и правительства. Оспаривая затем утверждение Вине, будто православная церковь всегда находилась под угнетением правительства, Киреевский объясняет «утеснительные» действия Грозного по отношению к церкви тем, что он был еретик, «что его понятие о границах, или, правильнее, о безграничности его власти и об ее разорванности с народом было не христианское, а еретическое, это до сих пор всенародно свидетельствуют святые мощи митрополита Филиппа…»
Киреевский не допускает совершенной независимости церкви и государства и полной веротерпимости: отвергая безусловно всякие насилия в деле свободного убеждения, он находит, что государство должно для оправдания своего существования согласоваться с церковью, проникаться духом ее и видеть в своем существовании только «средство для полнейшего и удобнейшего водворения церкви Божьей на земле»; с другой стороны, «там, где народ связан внутренно одинакими убеждениями веры, там он вправе желать и требовать, чтобы и внешние его связи — семейные, общественные и государственные — были согласны с его религиозными внушениями и чтобы правительство его было проникнуто тем же духом…»
Кроме указанных писем, за время жизни Киреевского в Долбине сохранилось еще два письма от 1855 года — одно к К. С. Аксакову по поводу статьи последнего о русских глаголах, другое к Погодину, помеченное «последним днем 1855 года». Во втором из этих писем Киреевский выражает радость по поводу случайного совпадения его мыслей с мыслями Погодина о наших несчастьях под Севастополем. «Да, любезный друг, — писал он, — эти страданья очистительные, эта болезнь к здоровью. Мы бы загнили и задохлись без этого потрясения до самых костей. Россия мучается, но это муки рожденья. Тот не знает России и не думает о ней в глубине сердца, кто не видит и не чувствует, что из нее рождается что-то великое, небывалое в мире. Общественный дух начинает пробуждаться. Ложь и неправда, главные наши язвы, начинают обнаруживаться. Ужасно, невыразимо тяжело это время, но какою ценою нельзя купить того блаженства, чтобы русский православный дух — дух истинной христианской веры — воплотился в русскую общественную и семейную жизнь! А возможность этого потому только невероятна, что слишком прекрасна…»
В 1856 году, с наступлением некоторого улучшения в положении печати, в Москве стал выходить трехмесячный журнал «Русская беседа», под редакцией Кошелева и при участии других московских друзей Киреевского. Во 2-й книге этого журнала, вышедшей в июне месяце, напечатана была статья Киреевского «О необходимости и возможности новых начал для философии». Статья эта представляет замечательное по стройности историко-краеведческое обозрение развития философского мышления на Западе. Точка отправления прежняя: основным началом развития философской мысли на Западе как в протестантских, так и католических землях был и останется чистый рационализм. Возникновение новых систем философских кончилось, но господство рациональной философии продолжается. Конечные выводы этой философии, однако, относятся к ее прошедшему, «не как довершающая, но как разрушающая сила», открывая, как самобытное новое начало, «новую эпоху для умственной и общественной жизни Запада…»
Влияние новейшей философии еще только начинает обозначаться, но последствия ее теперешнего господства над умами уже более или менее намечены в прошедшем. Для объяснения своей последней мысли Киреевский предлагает оригинальное сравнение философии Гегеля с учением Аристотеля. Гегель, по его мнению, идя по другой дороге, сошелся с Аристотелем и в последнем выводе, и в основном отношении ума к истине, разница между их системами лишь в доконченной полноте развития новой и большей ширине умственного горизонта в зависимости от умственных приобретений современности. Но система Аристотеля имела весьма грустное влияние на просвещение человечества: она разорвала цельность умственного самосознания и перенесла корень внутренних убеждений человека вне нравственного и эстетического смысла в отвлеченное сознание рассуждающего разума; подкопав все убеждения, лежащие выше рассудочной логики, она уничтожила и все побуждения, могущие поднять человека выше его личных интересов: нравственный дух упал…
Выходом для человека из такого безотрадного состояния явилось христианство. В борьбе с язычеством христианство не уступало ему разума, но, проникая его светом высшей божественной истины, преобразовывало его в духе своего высшего любомудрия: глубокое изучение греческой философии было общим достоянием Святых Отцов Восточной церкви и служило связующим звеном между верою и внешним просвещением человечества, в результате получалось всеобъемлющее созерцание веры. Невежество, отлучающее народы от «живого общения умов, которым держится, движется и вырастает истина посреди людей и народов», было, по мнению Киреевского, одною из главных причин отпадения Запада от вселенской церкви, подвергнув умственную жизнь народов непреодолимому влиянию оставшихся следов язычества, как неведение на Западе Восточной церкви было причиною и того, что Реформация, оторвав часть западных народов от церкви Римской, не воссоединила своих последователей с церковью православною… Следствием этого было совершенное падение веры на Западе. «Строить здание веры на личных убеждениях народа, — говорит Киреевский, — то же, что строить башню по мыслям каждого работника», понятия философские все более и более заменяли и заменяют понятия религиозные… «Пройдя эпоху неверия сомневающегося, потом эпоху неверия фанатического, мысль человека перешла наконец к неверию равнодушно рассуждающему, а вместе с тем и к сознанию внутренней пустоты, требующей живого убеждения, которое бы связывало человека с человеком не холодным согласием в отвлеченных убеждениях, не наружною связью внешних выгод,
