«А ведь речь идет о сообщениях „Правительственного вестника“, — догадался Петр. — Их потом перепечатала „Неделя“ — под названием „Петербургские забастовки“».
«…Чем вызвана такая перемена? — В 1895 году было особенно много рабочих стачек. Да, но стачки бывали и прежде, и, однако, правительство умело не нарушать тайны, и эти стачки проходили безгласно для всей массы рабочих. Нынешние стачки были гораздо сильнее предыдущкх и сосредоточены в одном месте. Да, но и прежде бывали не менее сильные стачки, — напр. в 1885–1886 годах в Московской и Владимирской губ. — Но правительство все-таки еще крепилось и не заговаривало о борьбе рабочих с фабрикантами. Отчего же на этот раз оно заговорило? Оттого, что на этот раз на помощь рабочим пришли социалисты, которые помогли рабочим разъяснить дело, огласить его повсюду, и среди рабочих и в обществе, изложить точно требования рабочих, показать всем недобросовестность и дикие насилия правительства. Правительство увидело, что становится совсем глупо молчать, когда все знают о стачках, — и оно тоже потянулось за всеми. Листки социалистов потребовали правительство к ответу, и правительство явилось и дало ответ.
Посмотрим, каков был ответ…»
Чем дальше читал обращение Петр, тем больше убеждался: его написал Старик. Это его рука, его манера излагать свои мысли, его точность и аргументированность. Петру даже голос Ульянова послышался — напористый, безостановочный, все возрастающий.
«…увидев стачку 30 тысяч рабочих, все министры вместе принялись думать и додумались, наконец, что не оттого бывает стачка, что являются подстрекатели-социалисты, а оттого являются социалисты, что начинаются стачки, начинается борьба рабочих против капиталистов. Министры уверяют теперь, что социалисты потом „примкнули“ к стачкам…»
Ну, конечно, это Старик — язвительный, точный, в совершенстве владеющий даром памфлетиста…
Петр вдруг почувствовал, что его душат слезы — слезы радости, слезы гордости… Разве сравнить это воззвание с тем, первым, обращенным к рабочим Семянниковского завода? Какой все-таки путь пройден, какие горы сдвинуты! И пусть не сумел в заточении Петр действовать как следовало бы, зато отвлек на себя следствие. Кое-как справившись с нахлынувшими чувствами, Петр дочитал прокламацию:
«…Стачки 1895–1896 годов не прошли даром. Они сослужили громадную службу русским рабочим, они показали, как им следует вести борьбу за свои интересы. Они научили их понимать политическое положение и политические нужды рабочего класса.
Союз борьбы за освобождение рабочего класса.
Ноябрь 1896-го года».
— Что с тобой? — обняла Петра Антонина.
— Это я так, — замер он под ее ласковыми, успокаивающими руками. — Не обращай внимания. Теперь со мной разное бывает — то обозлюсь, то мертвым сделаюсь… А сейчас — ясно-ясно, легко-легко. Будто снова на свет народился. Ты даже представить себе не можешь, как мне с тобою хорошо, Антося…
— И мне, — уткнулась ему в шею девушка. — Я тебя никому не отдам, Петрусь… На край света пойду, а не отдам…
— Не отдавай, — попросил ее Петр.
Рано утром ему услышался тягучий, набивший оскомину возглас: «Ки-пяток! Ки-и-пяток!»
Петр подхватился с кровати, не открывая глаз, сунулся к посудной полке за кружкой.
— Ты куда, Петрусь? — тенью последовала за нам Антонина.
— Фу ты, — очнулся он. — Привычка. Об это время нам всегда кипяток давали. — Он снова лег, обнял ее: — Спи.
— Не спится, — уютно пристроилась у него на плече Антонина. — Какой уж сон? Потом высплюсь. Ты поговори со мной, Петрусь.
— У меня не получится, Антося. Лучше ты.
— Ладно. Знаешь, о чем я думаю? Будет у нас девочка, назовем ее красивым именем…
— Антосей, — подсказал Петр.
— Спасибо на добром слове. Только слышала я от барыни Александры Михайловны, будто Антонина никакого значения не имеет. Есть другие — поглядней. К примеру, Анфиса. Это у греков выходит Цветущая. Или Дярья — Победительница. Чем плохо?
— И не плохо вовсе. — Петр дунул на ее волосы, отчего на макушке возник смешной хохолок. — Но по мне пусть будет Антонина. Чем проще, тем умнее. К чему наш греческие значения, если у нас свои есть? Так и запомни: будет девочка — пусть зовется Антониной, будет мальчик — пусть станет Антоном! Обещаешь?
— Обещаю…
Они разговаривали долго, радуясь близости, которая внезапно смыкала губы, уносила прочь, опустошала и вновь возвращала в тусклую нетопленую комнату с зелеными обоями…
Но вот Петра начало одолевать беспокойство. Оно ворвалось в сознание воспоминанием о товарищах. Беспокойство росло и росло, отъединяя его от только что пережитого, рождая непонятную вину. За что и перед кем — он и сам не мог бы сказать.
— Мне надо идти, Антося.
— Куда? — удивилась она. — Вместе и пойдем…
— Мне одному надо. Понимаешь? Меня ждут…
Вo дворе Петр столкнулся с подозрительного вида мужичонкой. Лицо красное — видать, несколько часов простоял на морозе. Одет бедно, замызганно, зато сапога новенькие, не заношенные.
На улице Петр оглянулся. Ему покачалось, что мужичонка притаился в подворотне. Вон и носок сапога высунулся, и шапка вымелькнула… Филер…
Петр ускорил шаг, свернул в ближайший переулок, затем, попетляв по проходным дворам, вышел на Загородный проспект. Удостоверившись, что преследователь отстал, чинно вошел в здание Царскосельского вокзала. Лучше всего некоторое время побыть здесь, среди ожидающих поезда пассажиров. Если филер был не один, это скоро обнаружится.
Заняв сидение в дальнем конце зала, Петр сделал вид не то глубоко задумавшегося, не то задремавшего человека.
Входные двери хорошо проглядывались. Вот появился в них гимназист с полосатым баулом. Вот возник дородный офицер. Он вышагивал горделиво, как индюк. За ним суетливо двигались три девочки в песцовых шубках и шапочках, матрона в беличьей накидке, носильщики и служанки…
Пассажиры входили и выходили, не вызывая особого подозрения. Петр хотел было покинуть свой наблюдательный пост, но тут почувствовал на себе долгий, изучающий взгляд…
Медленно повел головой — и замер от неожиданности: неподалеку от него стояла Сибилева. От долгого пребывания в тюрьме ее тугое кругленькое личико будто ссохлось, а глаза стали огромными, глубокими.
Петр бросился к ней, стиснул тонкие запястья:
— Вот и свиделись!.. А вам отдых на пользу пошел, Вера Владимировна. Вы вся так и светитесь.
— Вы тоже молодцом выглядите, Петр Кузьмич. Только круги под глазами да лицо желтое. Я слышала, с «невестой» вам не повезло…
