Петр бросился к ней, стиснул тонкие запястья:
— Вот и свиделись!.. А вам отдых на пользу пошел, Вера Владимировна. Вы вся так и светитесь.
— Вы тоже молодцом выглядите, Петр Кузьмич. Только круги под глазами да лицо желтое. Я слышала, с «невестой» вам не повезло…
— Почему вы так думаете?
— Я не думаю, я вижу, — заволновалась Сибилева. — Ночуете где придется. — Она обвела взглядом вокзал. — Кстати, у меня есть для вас хороший адрес… Или лучше поедемте со мной, сейчас! Хоть два дня проведете в человеческой обстановке!
— Нет, спасибо, — решительно отказался Петр. — Рад бы, да обстоятельства не позволяют… А ночевать есть где. И невеста замечательная. И хлопцы ждут…
Он видел, что Сибилева ему не поверила, но не рассказывать же ей об Антосе, о мужичонке, похожем на филера, о том, куда он идет… Их объединяло пережитое за тюремными решетками, общий приговор и даже одинаковый отпуск перед ссылкой, и все же они принадлежали к разным организациям. Это удерживало от полной откровенности.
— Счастливой дороги! — сказал Петр и поцеловал Вере Владимировне руку. — Оставайтесь всегда… сами собою. До встречи!
— До встречи, — эхом откликнулась она.
На стоянке Петр взял извозчика и отправился к Николаевскому вокзалу. Оттуда знакомым путем — к Цедербаумам.
— А вот и блудный сын в образе Гуцула! — с притворным негодованием встретил его Юлий Осипович. — Мы тут с ног сбились, Владимир Ильич форменный розыск объявил, а он себе прохлаждается! Ай-яй-яй, Петр Кузьмич. Нас ждет совсем другое поприще.
— Какое? — невольно разулыбался Петр.
— Об этом чуть позже, — поднял растопыренные ладони Цедербаум. — Чуть позже. Да… Сначала предлагаю сесть за стол переговоров, посмотреть друг другу в глаза, вкусить чего бог послал, а уж потом все остальное, — и, обняв Петра, увлек его в столовую.
В столовой к ним присоединились Надежда и Лидия.
Лидия — в который, видимо, раз! — принялась рассказывать о своем визите к директору департамента полиции. Она была уморительна. Зволянский в ее изображении получился довольно зримым — сытый, стареющий господин, все время потирающий ладони; выражение его лица то и дело меняется, глаза смотрят искоса, по-птичьи…
Возбудившись, Лидия вспомнила не менее памятные события прошлого лета в Белоострове, где Цедербаумы снимали дачу…
Белоостров — пограничная станция. Находится она на Финляндской железной дороге. По другую сторону от нее — в трех-четырех верстах от шоссе — Куоккала. Посредине — таможенная застава. И если в Белоострове и Куоккале досмотр идет по всем правилам, то здесь дачники минуют полосатый шлагбаум весьма свободно.
Вот и стала дача Цедербаумов опорным пунктом для пересылки нелегальных транспортов. Старшие об этом и ведать не ведали, а младшие нередко отправлялись в Куоккалу — будто бы проведать знакомых. Возвращались они растолстевшими от брошюр, спрятанных под одеждой. Пингвины да и только…
Однажды к «книгоношам» присоединились специально приехавшие из Петербурга Борис Гольдман и его приятельница курсистка Ольга Неустроева. В Куоккалу вся компания прошла беспрепятственно. Зато на обратном пути перед Гольдманом и Неустроевой неожиданно возник молодой, но уже опытный таможенник.
— Кто такие? — спросил он. — Здешних дачников я в лицо знаю.
— Ну как же? — не растерялась Неустроева. — А это? — И она влепила таможеннику долгий, звучный поцелуй…
Еще Лидия рассказала об Анне Ильиничне и Маняше Ульяновых. Оказывается, Цедербаумы познакомились с семьей Владимира Ильича в приемной Дома предварительного заключения, стали бывать друг у друга и даже поселились рядом в Белоострове. Мария Александровна перебралась туда с дочерьми. Младшая, Маняша, одного возраста с Лидией.
Она очень застенчива и замкнута, но когда раскроется, увлечется — веселей и задорней вряд ли кого найдешь. Гольдман хотел было и сестер Ульяновых приспособить к походам за книгами, да его отговорили…
Слова Лидии ложились в сознание Петра неравномерно: одни возбуждали интерес, другие тут же стирались. Рассказы о Гольдмане, Неустроевой, о походах Цедербаумов в Куоккалу, несмотря на занимательность, не задели его, зато глубоко взволновало сообщение об Ульяновых. Петру захотелось увидеть Старика — сейчас же, немедленно. Ведь Владимир Ильич искал его, беспокоился, а Цедербаумы держат его за столом…
— Я хочу его видеть, — не в силах дождаться, пока Лидия сделает паузу, заявил Петр. — Идем!
Им овладело необъяснимое раздражение.
— Обязательно, Петр Кузьмич, — дружески удержал его за плечо Цедербаум. — У нас ость еще часа два.
— А потом?
— Потом мы отправимся к Степану Ивановичу Радченко. Он теперь квартирует на Большом Сампсониевском проспекте. Решено провести прощальную встречу: с одной стороны — мы, с другой — «молодые». Главным образом, «петушки», те, что остаются.
— И Владимир Ильич будет?
— И он, и все остальные.
Петр обмяк, согласно кивнул. На лбу у него выступила испарина, хотя в столовой было ие жарко.
— Извините, — сказал он. — А разве Хохол в городе?
— В городе, — подтвердил Цедербаум. — Дальше сходки в лесу возле Шувалова обвинений против него не нашли. Выпустили за недостаточностью улик. А Надежда Константиновна, Сильвин и другие «августы» все еще там.
— Какие «августы»?
— Видишь ли, арестованные в декабре восемьдесят пятого и в первые дни восемьдесят шестого ходят в «декабристах». Задержанные в августе, само собой, попали в «августы». Так проще понимать, о ком речь.
— Что с Зиновьевым? — спросил Петр, отирая платком лоб.
— Вчера впделся с ним. Насколько я сумел понять, Клыков и Кичин не скупились на похвалы, изумлялись его образованностп, подталкивали к откровенному изложению политических взглядов, даже спорили для вида, как мы спорим между собой. Он и возомнил себя главой петербургского пролетариата, начал доказывать правоту социал-демократической линии. Теперь кается, переживает. Жалко его, но и душа горит: не знаешь броду, не суйся в воду!
— За битого двух небитых дают. Впредь наука будет. Между тем Лидия с таинственным видом извлекла из-за картпны, изображавшей средневековую пастушескую идиллию, два выпуска газеты довольно больших размеров и положила перед Петром.
«С.-Петербургский Рабочий Листок», — прочитал он. Рядом с названием изображен пролетарий со знаменем в руках.
«…Сомкнёмся ж дружными рядами и поведем борьбу стойко и храбро. Будущее в наших руках», — говорилось в передовице одного из выпусков.
