«Австралия» вызвала у Григория Ивановича улыбку. Ему стало ясно, что Василий не понял и не принял нэпа. Подобные вопросы в последнее время волновали многих. Он и сам не раз обращался за разъяснениями к Владимиру Ильичу.
— Наверно, — продолжала Лариса Сергеевна, — Василий в чем-то не может разобраться… Он очень изменился… И ко мне тоже…
— Выходит, дорогая Лариса Сергеевна, вашего мужа не устраивает новая экономическая политика…
Петровский задумался, подошел к письменному столу, где были аккуратно сложены газеты, бумаги и книги. Надел очки.
— А вы, Лариса Сергеевна, скажите своему мужу вот что. — И посмотрел ей прямо в глаза. — Он, видимо, хороший человек и способный воин, поэтому должен понять: в военном искусстве применяется не только лобовая атака… Разве он повел бы свой полк на самый укрепленный участок врага, где наибольшая плотность огня? Наверное, отступил бы, чтобы перегруппировать силы и поискать новый путь к победе. А тут не полк, не дивизия, не корпус, не армия, не фронт, — весь капиталистический мир выступил против нас. Как быть? Менять стратегию и тактику или идти напролом и загубить все дело? Настоящий революционер решит перестроить свои ряды и выиграть бой. Теперь, когда от штурма мы перешли к продолжительной осаде, нам совершенно необходимо иметь как можно больше специалистов. Без них не смогут работать фабрики и заводы. Сегодня главная задача государства — это строительство экономического фундамента социалистического строя.
Петровский взял «Правду» и прочитал Ларисе абзац из статьи Ленина «О значении золота теперь и после полной победы социализма»:
— «Победа дает такой „запас сил“, что есть чем продержаться даже при вынужденном отступлении, — продержаться и в материальном, и в моральном смысле. Продержаться в материальном смысле — это значит сохранить достаточный перевес сил, чтобы неприятель не мог разбить нас до конца. Продержаться в моральном смысле — это значит не дать себя деморализовать, дезорганизовать, сохранить трезвую оценку положения, сохранить бодрость и твердость духа, отступить хотя бы и далеко назад, но в меру, отступить так, чтобы вовремя приостановить отступление и перейти опять в наступление».
Григорий Иванович положил газету на стол. Взволнованная Лариса Сергеевна задумчиво проговорила:
— Трудная штука — отступление, но до крайности необходимая.
Григорий Иванович взглянул на Ларису Сергеевну и утвердительно кивнул головой.
— Учиться всем надо, и вашему… рубаке тоже. Вы к нам вместе с Василием приезжайте. Обязательно!
10
Каждый день Григорий Иванович рассказывал Доменике Федоровне что-нибудь новое.
— Сегодня иду околицей со строительной площадки, а навстречу всадник. Едет, видно, издалека. Конь измучен, весь в пыли. Конный тоже не лучше. А из глаз радость струится, так и просится наружу. Увидел меня, спрыгнул с коня: «Погуторим, старина!» И тут же, у дороги, сел на край заросшего травой окопа и меня усадил. Гляжу я, Домочка, на его счастливое лицо, и захотелось мне разделить с ним его праздник. Кто и откуда едет, было ясно по небритому лицу, изношенной куцей шинельке, прокуренной дымом костров на привалах и едкой пороховой гарью в горячих атаках. «Так, значит, утопили Врангеля в Черном море и теперь домой?» «Врангель драпанул за тридевять земель! — махнул рукой вчерашний армеец. — А море, папаша, не черное, а веселое да синее. Как увидело наши звездочки на шлемах, так и покатило нам навстречу!» — «А теперь что?» — спрашиваю. «Если бы моя власть, отец, я бы поставил вокруг всей нашей земли такие пушки, которых, может, еще и на свете нет, но их надо отлить! Чтобы стреляли они далеко-далеко и были видны со всех кордонов. И чтоб даже чужая кошка к нам не пробралась! А кто я? Батрачил. Надо было — сел на коня. Покончили с войной — возвращаюсь! Вот и вся недолга! А вы, папаша, кто будете?» — «Я — Петровский. Может, слышал?» — «Только краем уха. Говорили, бедноту учите уму-разуму. Что ж, приятно познакомиться! Я — Тимош Клычко. Глядите же, руководите нами и учите нас хорошо, присматривайте за нами зорко и не прощайте никаких вывертов и колебаний, лени да раздора! Нашим братом, скажу вам, товарищ Петровский, легче управлять на фронте, чем дома, когда еще не каждый двинулся к коммунизму душой и разумом. Скажете, что я не брехал, коль столкнетесь с нашими на хозяйственном деле!» На том, Домочка, наша беседа закончилась.
— Знаешь, что говорят в народе? — спросила Доменика Федоровна. — Если бы Антанта знала хотя бы половину того, что знает про свой народ простая крестьянка, то не пыталась бы к нам даже нос сунуть.
Григорий Иванович довольно засмеялся:
— Какое удивительное сравнение — Антанта а простая крестьянка… А сегодня утром я был свидетелем того, как в «капле воды» отражается вся душа нашего народа, его надежды и нерушимая вера в светлое будущее… Был я на коммунистическом субботнике. К развалинам бывшей вальцовой мельницы прибыла строительная комиссия, чтобы осмотреть руины и подумать, как ее вернуть к жизни. Растревоженные вороны, что давно гнездились в разрушенной мельнице, стаями взмывали вверх и сердито галдели над головами людей. На пустыре, неподалеку от мельницы, хлопцы с теодолитом уже обмеряли площадку для нового строительства. С другой стороны женщины копали котлован. Возчики, стоящие наготове, перебрасывались с ними шутками. «Окопы рыть собрались?» — спросил черноусый парубок, закуривая цигарку. «Не сдурел ли случаем? — смеясь, отрезала быстроглазая молодица. — Накопались уже окопов. Чтоб им пусто было! Лучше поворачивай свою сивку да я наполню твою грабарку… за веселый характер». Звонкий хохот раздался в толпе девчат, смеялся и черноусый возница. И уже взялись было девчата за лопаты, как одна из женщин, старше всех, в потертой телогрейке, подпоясанная веревкой громко крикнула: «Стойте! Не вижу порядка! Каждое дело и начинать и кончать надо песней! Давай, Евдокия!» — «Какую же запевать, тетя Ярина?» — «А такую, чтоб разнеслась по всей земле, поднялась выше неба!» И запели… Издали, Домочка, я не мог разобрать слов, но это было и неважно. Пели людские сердца, согретые давно желанной полевой тишиной. Пели женщины, которым уже не суждено было дождаться своих мужей, пели девчата, надеясь на близкое счастье. Покружило над мельницей воронье и улетело прочь, чтобы никогда больше не возвращаться.
Доменика слушала мужа и улыбалась.
11
— А теперь куда? Вот уже пять лет Советской власти, а ты все на колесах… — посетовала Доменика Федоровна.
— Сегодня — в Донбасс.
— И, верно, завернешь в Екатеринослав?
