Последний всплеск творческих усилий в этом направлении относился к началу 70-х годов и был связан с инициативами правительства В. Брандта – В. Шееля, энергично избавлявшегося от груза аденауэровских клише, чтобы вывести ФРГ в свободное плавание в политическом мировом океане. После заключения Московского договора с ФРГ и Четырехстороннего соглашения по Западному Берлину германская политика СССР впала в своего рода «зимнюю спячку», что впрочем полностью соответствовало общей атмосфере застоя у нас в стране.
Вместо необходимой целеустремленной линии с расстановкой конкретных задач в кратко-, средне- и долгосрочном плане и адаптацией к изменяющейся обстановке в мире все поглотила трясина рутинных действий, реагирование (более или менее адекватное, но всегда запоздалое) на внешние раздражители. Одновременное и параллельное проведение нескольких политических линий никогда не способствовало выработке единой политики. Тесное сотрудничество с ГДР (не исключавшее подчас острых внутренних разногласий в толковании марксистских догм, по части которых руководство СЕПГ считало себя большим докой), сближение с ФРГ наряду с обличением ее реваншизма и тайных посягательств на ГДР, предложения по углублению разрядки и наращивание своего военного потенциала «на всякий случай» – все это существовало бок о бок, мешало друг другу, вызывало за рубежом представление о «коварности» распланированной на целую эпоху внешнеполитической стратегии распространения советской системы на весь земной шар. На самом деле такой стратегии и даже просто единой тактики не было. Система, несостоятельная внутри страны, не могла быть надолго эффективной и вовне.
На германском направлении советской внешней политики особенно тяжело сказывался дуализм в разработке и принятии решений, когда МИД и аппарат ЦК нередко вступали в обоюдные межведомственные распри по многим существенным вопросам. Если в отношении ФРГ как капиталистического государства «головной» инстанцией считался все же МИД, то для СЕПГ, а, следовательно, и для ГДР в целом моменты принципиального порядка должны были регулироваться в первую очередь ЦК. На практике это, как правило, выливалось в иммобилизм, поскольку либо одно ведомство, либо другое, а иногда и оба вместе выступали в защиту популярного еще со времен Аденауэра принципа: «Никаких экспериментов!»
В обстановке недоверия ко всему, что хоть немного выходило за рамки привычного, как правило, брала верх сторона, остававшаяся в таких рамках. Если же какая-то свежая идея и попадала «наверх», то ее тут же прихлопывало неукоснительно соблюдавшееся правило единогласия. Известно, что морской конвой движется со скоростью самого тихоходного из входящих в него судов. А поскольку быстромыслие и вольнодумство не были в большом почете в рассматриваемую эпоху, то чаще всего побеждала самая консервативная точка зрения.
Но этот обзор причин бесплодности нашей германской политики в последние десятилетия был бы неполным, если бы мы обошли молчанием косность наших партнеров из ГДР.
Она впечатляла даже на нашем достаточно внушительном фоне. Принцип единогласия распространялся и на согласование намечавшихся внешнеполитических шагов с руководством соответствующих братских стран. (При этом наша точка зрения навязывалась исключительно редко, практически никогда; зато случалось, что партнеры сами подхватывали идеи, исходившие из Москвы, если такие идеи появлялись). Иллюзии по поводу прочности и популярности режима СЕПГ, закрепившиеся в Москве, были взращены и взлелеяны Берлином.
Одним из самых важных элементов, вконец парализовавших и без того не слишком энергично бившуюся творческую жилку наших внешнеполитических плановиков, было явное стремление руководства ГДР отстранить нас от контроля над отношениями ГДР и ФРГ – наиболее динамичной составляющей развития германских дел. Проводившиеся время от времени двусторонние консультации по общим моментам обстановки в Европе не могли заменить отсутствия общей стратегии и устранить растущую взаимную подозрительность. До нас иногда доходили отрывочные сведения о том, что, по мнению Э.Хонеккера или его ближайшего окружения, Москва, стремясь-де добиться разрядки в Европе, будет все в большей степени жертвовать интересами ГДР, в частности в отношении Западного Берлина (хотя как раз по этому пункту между нами не было и не могло быть никаких расхождений просто в силу объективных обстоятельств). С величайшим недоверием относились в руководстве ГДР к выработке в рамках СБСЕ документов в области обеспечения прав человека, усматривая в них прямую угрозу существованию республики.
С другой стороны, Москву настораживала явная неохота ГДР делиться сведениями о планах дальнейшего сотрудничества с ФРГ, в частности о находившихся на грани законности гешефтах статс-секретаря в министерстве экономики А. Шальк-Голодковского, которому Хонеккер просто-напросто запретил всякие контакты с советскими представителями. Впрочем, как выяснилось уже после октября 1989 года, о делах Голодковского полной информации не имел никто, даже, видимо, и сам Хонеккер. Судя по тому, как бережно обошлась с ним западногерманская Фемида после его бегства в ФРГ через два месяца после начала революции, Голодковский выполнял задания не только Хонеккера и МГБ ГДР.
Тем не менее по сравнению с другими странами и направлениями внешней политики СССР в наших отношениях с обоими германскими государствами сохранялась достаточно благополучная обстановка. У нас были очень неплохие отношения с ФРГ, особенно в экономической области (по объему связей она стояла на первом месте среди наших западных контрагентов). ГДР оставалась нашим самым близким партнером почти по всем параметрам (на нее приходилось 10-12 процентов нашего общего товарооборота в середине 80-х годов), причем отношения с ней не отягощались острыми внутренними проблемами, характерными для тогдашнего положения, скажем, в Польше или Румынии. Скорее всего по этой причине начавшаяся перестройка международных отношений СССР в известной степени как бы обошла стороной германское направление.
Разумеется, принципы нового мышления действовали и применительно к немцам, будь то на Западе или на Востоке. Отношения с немецкими государствами неизбежно трансформировались под воздействием наших инициатив в мировых и европейских рамках, в области разоружения и углубления хельсинкского процесса. Но специфика германского региона, обусловленная разделением некогда единой нации на государства с противоположными общественно-политическими системами (причем одно из них явно проигрывало соревнование), оказалась не в фокусе, вернее – в одном из фокусов новой политики СССР, ибо, как и внутри страны, приходилось делать все одновременно.
