пока подтянется пехота. Потом ехали дальше. Путешествие по Чехословакии было легким и приятным. В городах и поселках, которые мы проезжали, нас приветствовали жители, вывешивали флаги.
Помню, как мы остановились в городе Границе. Наш Отдел разместился в нескольких домах на набережной небольшой реки. Женя, Яша и я получили жилье в особняке, принадлежавшем майору в отставке и его супруге с милым именем – пани Анничка. В моем альбоме сохранились фотографии, сделанные Яшей: майор и я, пани Анничка и я. Приехали мы в Границе в дни какого-то праздника. Люди в ярких нарядах гуляли в парке. Яша и я сфотографировались с незнакомой девчонкой в словацком костюме. Но обо всем по порядку.
Дом майора показался музеем: столько в нем было комнат, такая в них стояла мебель. Жене и мне отвели уютную комнату с кушеткой и широкой кроватью, вынули пышные перины, чтобы укрываться ими ночью. Майор хорошо говорил по-русски, потому что побывал у нас в плену в годы первой мировой войны, участвовал в контрреволюционном мятеже чехословацкого корпуса. Об этом он говорил спокойно, как о давно минувшем заблуждении молодости. Разговаривал он, как и пани Анничка, по-немецки. На этом языке мы говорили дома. На улице по-немецки не говорили. В то время за немецкий язык могли признать человека немцем. Так, по крайней мере, думал майор. С майором и его супругой мы ходили смотреть в местном кинотеатре наш фильм о войне. Названия его не помню. Фильм всем понравился. Майор любил поговорить со мной о войне, рассказывал о тяжелой жизни под немецкой оккупацией. Пани Анничка была очень образованной женщиной, училась где-то во Франции, очень почитала президента Масарика и увлекалась спиритизмом. Оказывается, их сын, девятилетий или десятилетний мальчик, утонул в реке напротив дома: ехал на лыжах с высокого берега и исчез в проруби. С тех пор пани Анничка и нашла утешение в беседах с его душой. Она рассказывала об этом с большой убежденностью. Я, по глупости, возражал с материалистических позиций, просил вызвать ко мне какого-нибудь духа на беседу… Пани отказалась, сказав, что духи являются тем, кто их видит, вернее умеет видеть.
Прожили мы в Границе несколько хороших дней. Полеживая на кушетке, я смотрел старые номера журнала «Нива». Они как-то сохранились у майора. Обнаружил статью о русских пленных, возвратившихся на родину после японской войны 1904 года. Тут же была помещена фотография группы офицеров. Статья повествовала о них как о героях. Я подумал: «Черт возьми! В царской России пленных считали героями, а мы их включаем чуть ли ни в число предателей». Поделился своими впечатлениями с Яшей. Он энергично плюнул. Походил я и по городу, забрел в филателистический магазин. Купил московскому приятелю каких-то марок. Денег у меня было немного, марки стоили дорого. Потому я купил какую-то чепуху, гонясь не за качеством, а за количеством. Мне тайно предлагали марки времен немецкой оккупации, но я их не взял: много за них просили денег. Так бежали дни.
Вдруг появился приказ отправить по своим подразделениям всех связисток, ехавших с мужьями. Основанием для приказа послужило следующее обстоятельство. В Границе торжественно въезжал член Военного Совета генерал Кулик. Жители приветствовали его радостными возгласами, а он махал им рукой. Оглянувшись назад, генерал увидел, что в следующей за ним открытой машине гордо сидит немецкая овчарка. Генерал подумал, что часть восторгов освобожденных от немецкого ига чехов и словаков относится к ней, к этой собаке. Вот и отдали приказ отправить на свои места всех лиц, не числящихся в штатах отделов штаба… Мне пришлось отправить в полк связи Женю. Я ее грустно отвез на повозке, управляемой ездовым Бурылевым. Конечно, можно было бы этого приказа и не выполнять, если бы подполковник Гребенюк, управлявший моральным состоянием работников отдела, не был таким дураком. Так или иначе, я остался один и загрустил. Майор чех, огорченный вместе со мной, достал откуда-то сокровенную бутылку настоящего виски, и мы ее выпили маленькими рюмочками. Очень приятным показался мне этот напиток. Но Жени он все-таки не заменил. Теперь в уютной комнате спали я и Яша Шварц, и в ней прочно установился запах потных портянок: исчез стимул мыть ноги. Днем мы бродили по городу, разговаривали. К этому времени наши отношения с Яшей стали достаточно близкими. Он был постарше меня, казался более опытным, любил похвастаться своими успехами у женщин. Здесь он, пожалуй, и привирал. Во всяком случае, его уверенность в том, что пани Анничка смотрит на него влюбленными глазами, мне казалась явным преувеличением. Но это мелочь. Как-то мы бродили по Границе, сели около высокой стены костела, и я ему рассказал о своем отце. Я был уверен, что Яша никому ничего не расскажет. Он меня выслушал, посоветовал плюнуть на это дело, тем белее, что теперь, после войны все пойдет по-новому. Я высказал мысль: раз все изменится, значит, можно уже будет все рассказать и ничего не скрывать. Яша разумно посоветовал молчать и дальше. К чему лезть с излишней откровенностью? За язык никто не тянет. Столько лет молчал, теперь вдруг разговориться. Глупо! Я с этим согласился.
В Границе приехал бродячий цирк. Раскинули шатер, построили карусель, которую вертел осел. Даниленко резонно заметил, что это единственное существо, которое он заметил за работой. В цирке выступала какая-то семья. Программа была короткой и неинтересной. В конце представления гасили свет, включали проекционный фонарь, дававший на стене изображение ярких цветов. На этом фоне танцевала девочка, напоминавшая «феномена» из романа Диккенса «Николас Никклби». Плату взимали при входе в цирк. Потом по ходу представления мальчишка обходил зрителей со шляпой и в нее бросали деньги за понравившийся номер. Мальчишка рычал с громкостью, прямо пропорциональной брошенной сумме. Я однажды бросил в шляпу 100 крон, и мальчишка взвыл. Яша Шварц сказал, что, благодаря мне, в представлении появился интересный номер. Он попросил меня в следующий раз бросить 200 крон: любопытно, разорвется парень от восторженного вопля или просто упадет мертвым от разрыва сердца. Из всех зрителей, по мнению Яши, я оказался самым глупым. Мне потом и самому стало жалко сотни крон.
Из Границе выезжали на рассвете. Время отъезда почему-то держали в секрете, тем не менее все о нем знали. Пани Анничка и майор проводили нас до машин, мы расцеловались с майором, пожали руку пани Анничке.
В городе Тешине переехали Чехословацко-Польскую границу. Она проходила вдоль реки. Мы миновали мост, на одной стороне которого стояли чехословацкие солдаты, на другой – польские, и оказались в Польше.
