Но солнце еще высоко, я не устала. Где ночь застанет, там и ночлег. «Воин укладывается на землю и укрывается небом», — говорили мои предки-спартанцы. Да, на землю. А если камни? Или лед? Зато укроюсь я не небом, а своим видавшим виды «одеялом» — куском солдатского сукна.
И я быстро зашагала по тропе.
Лето 1957 года выдалось небывало жарким и сухим. В августе большинство снежников (фирновый лед) растаяло, а новый снег запаздывал. Хоть я и не очень опытный альпинист, но и мне было ясно, что та часть «цирка», абсолютно голая, и есть снежник, переходящий в ледник. Там, где растет трава, всегда видна тропинка, на снежнике тоже остаются следы. Но здесь иное дело: голый камень и сразу ледник.
Эй, остановись! Не иди дальше! Заночуй! На леднике ничего не видать! Если тут и прошли альпинисты, то днем: их следы смыло солнце. Эй, остановись!
Но что же это? Из-за обломков скал и валунов вынырнула темная фигурка. На фоне солнца она была силуэтом. Но вот фигура приблизилась, и я ахнула: старуха, которой, как говорят, «в обед — сто лет», бодро семенит навстречу мне, почти бежит. Да не порожняком, а с неудобной ношей: на ее спине высокая, цилиндрической формы корзина, наполненная сливами.
Это решило вопрос. Старуха со сливами прошла, так неужели же я буду собираться с силами, прежде чем ступить на лед? Она смогла пройти со сливами. А я? Что я, испугаюсь? И я бодро зашагала по льду.
Но куда ни глянь — лед волнами уходит вверх. Ни следа, ни зарубки, на намека на тропу. И все круче, круче… Вправо — крутой спуск, влево — то же самое. Скользко! А у меня ни «кошек», ни ледоруба…
К счастью, я вспомнила, что у меня в рюкзаке — запасные шерстяные носки. Я их натянула поверх кедов и привязала бечевкой. Теперь, оседлав это ребро, «куриную грудку», я передвигалась где ползком, где на четвереньках. Нет, старуха, наверное, знает более легкий путь. Ведь она постоянно носит фрукты на турбазу. Черта с два она тут пройдет! Однако надо торопиться: солнце заходит, а ночевать на этом скольком ребре мне не улыбается.
Последнее усилие — и последний луч солнца освещает жалкую фигуру горе-альпиниста: мокрого, исцарапанного, но довольного, что под ногами — площадка, усеянная камнями, а не лед.
Первым долгом надо построить себе «гостиницу». Строительного материала достаточно, и вот овальная загородка готова. Жаль, что нет ни земли, ни песка — одни камни. Мелкими камушками выровняла пол. На них постелила рюкзак, вынув из него все, что было. Это кровать. Башмаки заменят подушку. Но как быть со штанами и носками? Они мокры, хоть выжимай. Одеваю на себя все, что есть в резерве, а штаны прикрепляю к палке на манер знамени. Все в порядке. Окидываю взглядом панораму и… Что за диво? Откуда здесь, на леднике, на высоте чуть не четыре тысячи метров, — бабочка?
Но занесло же меня в столь неуютное место! Может, и она турист?
Проводив глазами ярко-желтую лимонницу, я свернулась калачиком, укрывшись с головой одеялом и, прежде чем «Морфей простер ко мне свои объятия», я уже спала. Увы! Столь сладкий сон был непродолжителен. Еще не было и девяти часов, как холод дал о себе знать.
Надо было определить, с какой стороны дует такой пронизывающий ветер? Я осмотрелась — и замерла от восторга: огромные яркие звезды, не мигая, смотрели на меня, и казалось, что они близко-близко… Ущербная луна только всходила. Мне она еще не была видна. Окружающие утесы заслоняли ее, но свет ее озарял гигантский излом ледника Долры. Высота излома была метров четыреста, и он как бы сам светился зеленоватым светом. С этого ледника и дул тот ровный, чертовски холодный ветер.
Трудно уснуть в таком неуютном каменном гнезде! Острые камушки впиваются в ребра; мокроватое белье будто притягивает весь холод, который сочится сквозь все щели и забирается под одеяло. Бр-р-р!
Понятно, хорошо быть оптимистом. Впрочем, по утрам все кажется легче и проще, даже если всю ночь пришлось «дрожжи продавать». Впрочем, я была предупреждена, что предстоит еще много трудностей до так называемых Ложных ворот, после чего можно будет вздохнуть с облегчением.
Спуск не всегда легче подъема. Каждый шаг готовил мне сюрпризы, чаще всего не очень приятные.
С самого начала меня ждало печально зрелище: там, откуда начинается южный ледник, под скалой лежала мертвая лошадь. Жаль было вьючную труженицу гор, погибшую при исполнении своего лошадиного долга. Это было своего рода предупреждение: ведь я неоднократно видела, с какой уверенностью эти ладные горские лошадки ловко карабкаются по самой немыслимой крутизне, и все же… Но до какой-то степени это меня и ободрило: значит, я на верном пути, где-то здесь действительно проходит вьючная тропа.
Сумела же здесь пройти старуха со сливами!
«И с твердой верою в Зевеса» ступила я на испещренный трещинами лед.
Я не люблю ледников, трещиноватых — в особенности. Из всех ледников я предпочитаю тот, где хранят сметану. Больше всего я люблю горы, поросшие лесом, но и на голых камнях чувствую себя более или менее «дома». Но вот когда кругом все ненадежно и скользко, когда где-то глубоко, в темной расщелине ревет вода и надо через эту трещину перескочить… Что ж, я это делала, и довольно успешно, но это мне не приносило огромного удовольствия. Так или иначе, когда я миновала Ложные ворота и под ногами оказалась настоящая тропа, я сказала: «Уф!»
Впоследствии я слышала, что Евгений Александрович возмущался, узнав, что я в одиночку пошла через такой перевал, как Бечо, — и это тогда, когда, как оказывается, у меня есть мать и я не одинока. Это правда. И я сама себе этого простить не могу. Но объяснить попытаюсь. Когда в Ессентуках для меня не оказалось письма из Румынии, я решила, что все надежды напрасны. Или Смолинская ошиблась, или мама скончалась после 1954 года. Вспыхнувшая было надежда погасла. И осталась боль, которой легче переболеть в одиночестве. А что может быть лучше гор? Впрочем, я мысленно все время разговаривала с мамой, особенно когда видела что-нибудь красивое. Ведь у моей мамы всегда была способность так остро чувствовать красоту!
Гора Учба: профиль, фас, вид с тыла
По мере того как я спускалась с Большого Кавказского хребта, передо мной открывалась широкая панорама: впереди синел Сванетский, а еще дальше — Гагрский хребты; справа — отроги Большого Кавказа, а слева… Тут я сама не поняла, что это за чудо-юдо? Два копьеобразных наконечника, серых, покрытых острыми зубьями, на которых, как клочья ваты, налипли облака, торчали прямо в небо.
Я догадалась, что это и есть Учба.
