Я и сам его хотел просить об этом. Крайний пулемет. На стыке с другим подразделением. Место неспокойное.
— Бывай!
Сам я, оставив Мамохина на командном пункте, перешел улицу и, спустившись в подпол, прильнул к амбразуре в надежде хоть что-нибудь рассмотреть. Бинокля у меня еще не было, сам же я близорук до сего дня. И уже тогда носил очки.
— Вроде бы все спокойно?
— Так-то так, — ответил мне командир отделения. — Но огни в том крайнем окне… в школе… видите? — горят дольше обычного… А-а, потух.
Пулемет этот был у меня по-своему особенный. С недавнего времени стали требовать сведений о всех убитых за сутки солдатах противника. Или за неделю? Не очень помню. Может, потому, что считал такого рода статистику вздорной. Иди проверь…
Но с этим пулеметом все было как-то иначе. Донесения отличались какой-то странной убедительностью. Движимый скорее любопытством, чем подозрительностью, я как-то задержался здесь до утра. Ибо стреляли они в тех, кто проскакивал между школой и "конъюнктурным туалетом", сооруженным, как уже говорилось, в ближнем сарае. Между школьным углом и сараем было что-нибудь около 8-10 метров.
Короче сказать, залег я на месте второго номера, а командир — звали его Алексеем, фамилии не помню — изготовился для стрельбы. Мелькнула и пропала фигура. Досадно. Потом вторая. Пулемет молчал. Третьей повезло много меньше. Было видно, как сама она стала заваливаться на бок, пока не исчезла.
— Занятный у вас спектакль, — сказал я, обидев ребят. Что-то человеческое шевельнулось во мне, что ли?
— Вроде того, что с козой, — сказал, усмехаясь, Алексей. — Коза-то была ни при чем.
— Как же ни при чем, — отшутился я. — Разве вы не знаете, что она была в связи с врагом народа?
Все засмеялись — собралось в кучу все отделение. Инцидент был исчерпан и понимание восстановлено. Но на приказ "продолжайте в том же духе" не хватило духу. Впрочем, немцы сподобились, наконец, натаскать парт и всякого иного хлама. Волей-неволей пришлось сосредоточиться на самом туалете.
…На этот раз я пришел потому, что здесь же, в том же доме находился КП командира первого взвода. Мне нужно было сказать ему то, что вдруг, под влиянием тревоги, пришло в голову.
— Михаил Павлович, мы говорили уже о вашем заместительстве. Вы, я знаю, противитесь. Лучшего у меня нет, а я так же смертен, как и другие. Остальных взводных я сейчас навещу и все скажу. Это приказ!
Так я и сделал, обходя пулеметы. На душе было неспокойно, я изо всех сил боялся передать свою тревогу ребятам. Но они ее заметили.
Мне как-то прежде многих других запомнился красноармеец, как тогда говорилось, С., чуть ли не единственный отваживавшийся, хотя и перебежками, передвигаться по Березовке в дневное время. В часы нашего ночного разговора он выделялся своим остроумием, какой-то особенной свободой поведения, не переходившей границ дозволенного в отношениях с командиром. Включая и непосредственного начальника, бывшего его одногодком.
— Добрый малый, — говорил об С. этот последний. — Когда хлеб делить, ему одному доверяем.
И этот-то парень в ту самую ночь, и как бы между прочим, сказал мне то, что и по сей день согревает меня более моих званий и наград:
— Я, товарищ командир роты, сам по себе слесарь, но случалось улучшать свое жизненное положение незаконными средствами. Воровал я, короче сказать. Случалось, что и на Сушке.
— Сушке?
— Сухаревке, значит. Но тебе скажу вот что: политрук наш нынешний парень хороший, да и взводный не шебуршит понапрасну. Но если мне придется вытаскивать раненого — то только вас… Думайте, что хотите, но слово мое камень.
Почти тотчас прогремел орудийный залп. Не прощаясь, я лишь махнул рукой и бросился к себе на КП. Орудийная стрельба, в том числе и ночная, не была чем-то новым и неожиданным. Однако на сей раз огонь становился все более грозным, и мы с Мамохиным вынуждены были держаться укрытий и маневрировать соответственно.
Светало, но, как всегда в середине декабря, неспешно. Снаряды ложились не очень густо, и притом рассредоточенно по всему фронту, насколько я мог его видеть, стоя у входа в мой поднакатный КП.
— Идут! — крикнул кто-то. И при вспышке взрыва мне удалось увидеть на мгновенье сваливающиеся на лед шеренги.
Тотчас на них обрушили свой огонь солдаты стрелковой роты. За ними вступили в действие пулеметы. Все, кроме кинжальных. Сердце замерло, и мгновенья, как это иногда бывает, показались часами.
— Пошло, — сказал Мамохин. — Кинжалы заработали!
Что-то треснуло у меня за спиной, я обернулся и увидел, что оба номера придворного расчета, первый и второй, повержены на землю. Я, естественно, бросился к ним, опережая Соню и догоняя Мамохина.
Прильнув к пулемету и достреляв до конца начатую ленту, схватил новую, приготовленную третьим номером, которому Соня утирала кровь, текущую со лба. Двое других не подавали признаков жизни.
Довернув винт кверху и распустив каретку на всю ширину, я было приготовился бить по тылам противника, как и было задумано, но тот же Мамохин удержал меня, коснувшись руки.
— Побегли назад, — сказал он.
Где-то еще стреляли, но пулеметам можно было и остановиться. Все те же стволы, бывшие в дефиците.
Теперь следовало заняться убитыми. Соне уже удалось вызвать санитаров.
— Да не убиты они. Пульс! Давай в дом. А то еще замерзнут.
Мы спустились вниз, в КП. Теперь можно было расслабиться и, чтобы унять неостывающий азарт, выпить положенные сто граммов.
— Сколько, по-твоему, все это заняло?
— Минут пять, — ответил Мамохин.
— Чего хотели немцы? Столь малыми силами? Да еще против гвардии?
Прибежал связной от командира стрелковой роты:
— Звонил и батальонный, и командир полка. Всем привет, а вашей роте особенный.
Мамохин налил стопаря и ему. От века принесшего добрую весть награждают… Хорошая традиция.
Вестовой еще только допивал из стакана, как где-то рядом грянули нежданные разрывы тяжелых снарядов.
— Наши проснулись, — сказали в одно слово солдаты. — Резерв главного командования. Спасайся кто может!
И действительно так. За несколько дней перед тем, явившись откуда-то и пристреливаясь, артиллеристы РГК, держа на прицеле школу (как мы предполагали), зацепили нас. Командир пулеметного расчета, прекрасный, милый человек, был искалечен, лежа в собственной постели. Артиллерийский снаряд, следуя по своей траектории, ударился о фундамент дома, взорвался, осколки прошили деревянную стену и, прихватив по пути древесину кровати, застряли в мускулатуре обоих предплечий… Ни в сказке сказать…
