— Бог с ним, с письмом, — сказал я. — А вот что пропажа нашлась — не знаю как тебя и благодарить. Не все мне чужие носить.
Мамохин никак не реагировал. Что-то кипело в его мозгу. Но мне не нужны были его догадки. Больше мы к этому вопросу не возвращались.
За отсутствием письма мне ничего другого не оставалось, как вспоминать его содержание.
Арысь… живем недалеко от станции… шумно… в глиняном доме… кругом ящерицы… однажды залез ядовитый паук тарантул… мы испугались как и всякого паука, да еще такого большого, но спасибо соседу. Прибежал, убил и сказал, чтобы остерегались. Смертельно опасен. С водой трудно… кое-что продали… спасибо, получила первые деньги по аттестату… а себе ты оставил? Женя устраивается в местную школу, значит, будет саксаул на зимнее время… Галя немножко прихворнула от перемены климата, но сейчас она в полном порядке… ты для нее "в командировке" и должен обязательно вернуться. Как я рада, что мы отыскались.
И тут вошел помощник начальника штаба полка. По оперативной части, ПНШ-1. Капитан. Знакомство наше было шапочным. Он кадровый, я запасный. Это долго сказывалось, чуть ли не всю войну. Прошлый раз он привез мне именную благодарность командира полка за отражение немецкой атаки. Ничего большего по тамошним временам не полагалось. На весь полк было, как помнится, три-четыре орденоносца. Походили, похвалил мои доты. Выпили, как водится. Остался ночевать. Зачем теперь?
Наконец, все угомонились, политрук отправился с Мамохиным "в обход", а мы, разложив карты, стали обсуждать диспозицию предстоящего наступления на Наро-Фоминск. Штаб намеревался выставить на противоположном берегу реки два моих пулемета, а остальными маневрировать по ходу дела. Я решительно возразил против этого плана. "Максимы" просто не взберутся на гору и по такому морозу стрелять куда-то вверх не смогут. Понапрасну потеряем и людей, и технику.
— А скорострельный? Он же на треноге и не весит… Давай их.
Этот план был приемлемее, но и он не сулил особых преимуществ. В конце концов, есть боевой устав, определяющий место пулеметных подразделений как в наступлении, так и при отступлении.
— Не кипятись. А на эту скворешню не хочешь?
— Там у меня мастерская. Ленты набивать. Скорлупка. Если демаскируем, я останусь безоружным.
В конце плодотворной работы, уже к полуночи план действий был выработан. Не самый лучший, как оказалось, но ведь и Наполеон, позвольте сказать, не очень-то верил в свои диспозиции, главное — ввязаться в бой, а там видно будет…
— Решено. Лишь бы только батальонный не вмешался.
Как с этим?
— Фрукт. Беру его на себя. Действуй, как договорились, и о нем не заботься. Штаб полка будет там же, где и батальонный. А ночевать у тебя буду ради двух целей: побыть на твоем совещании со взводными и свести тебя с пехотой.
Назавтра, 26 декабря 1941 года, сразу с темнотой мы снялись с привычных мест. Не без грусти.
Ведомые политруком, которому господь дал рысьи глаза и собачий нюх, двинулись вдоль Нары, никем не обстрелянные и никем не увиденные. К утру 27 декабря все были на месте. Стрелковые роты, более мобильные, уже изготовились к атаке. Для многих, для большинства то был первый экзамен на храбрость, первый жертвенный акт в только еще начавшейся жизни.
Больше всего меня беспокоил подмостный пулемет. Люди здесь подобрались зрелые, немолодые, семейные. От новогодних подарков, доставшихся роте, был ящик с конфетами. Из Иваново, как помнится, были еще и теплые вещи. Многое мы роздали, конечно, но политрук, как оказалось, припрятал кое-что "на будущее время". Тогда я было взбеленился, но сейчас, взяв столько кульков, сколько мог дотащить (то бегом, то ползком), отправился под мост.
Он, как оказалось, был густо заселен. Солдаты, офицеры (командиры, как мы тогда говорили) стояли кучками, лежали на занесенной ветром соломе, сидели на корточках. Все только пехота. Были здесь и знакомые и незнакомые, и все вместе с недоумением глядели на меня и мой такелаж.
— К пулемету? Идите за мной, провожу. Только что потеряли человека. Высунулся и получил пулю в плечо. Тут их как мух на скотобойне.
Ребята мои еще устраивались, надеясь уберечься не столько от немцев, сколько от всегдашнего подмостного ветра. Да еще в декабрьский мороз.
Командир взвода был здесь же. По собственной воле. Все из того же Коммунистического.
Раздав кульки и опорожнив "для сугреву" фляжку с водкой (были, кажется мне, еще и пара шерстяных носков и что-то из махорки), улегся я вместе с другими, загороженный балкой, и затянулся наскоро скрученной махрой. Хотя у меня, конечно, были папиросы. Все тот же, еще не исчерпанный, "Беломор".
Я очень любил командира расчета (отделения), зырянина, как он мне представился в первое наше знакомство, полагая, по всей видимости, что слово "коми" мне неизвестно. Серьезный, но очень отзывчивый на шутку, умница, надежный и немногословный, он был лет на 15–20 старше меня. Колхозник, четверо детишек…
Случилось, что все они или некоторые из детей — не помню Уж — заболели корью, и отец их продал портсигар, чтобы послать жене денег на поправку. Мы, офицеры, узнав о том, собрали что могли и тайно от отца отправили рублей 100–150 по его деревенскому адресу.
Когда настало время прощаться и мы с командиром взвода пожелали им выстоять и выжить, зырянин поднялся с корточек и с какой-то подкупающей простотой сказал:
— Вы про нас не волнуйтесь. Родина для нас слово не пустое. И мы будем тут до… ну, как сказать?
Мы поцеловались.
Как же я был рад, когда с ними все обошлось.
17
Первые залпы застали меня на чердаке. Здесь, как уже говорилось, разместились "патроноукладчики". Среди них запомнился мне один-единственный. Как-то, в хорошую минуту и при большой компании, Мамохин полез к себе в мешок и вынул из него картон, на котором искусная рука запечатлела моего ординарца, уловив и тонко подчеркнув свойственное ему швейковское лукавство. Все читавшие Гашека расплылись в улыбке. Кроме самого Мамохина, знавшего о Швейке лишь понаслышке.
Льва по когтям! Решив сберечь для России художника, я определил парня, оказавшегося к тому же еще и очень приятным, в "патронажную команду". Здесь на чердаке он ловко орудовал набивалкой или как она там называется… уже забыл.
Каким же подлинным огорчением было для меня известие, что в числе погибших от шальной мины, угодившей в чердак, оказался именно этот парень… Андрюша. Нет на мне вины, но совесть зазрит.
Первая наша атака была отбита, и на этот раз Нара приняла на лед серые шинели, как еще недавно зеленые. Все мои пулеметы уцелели, кроме одного, которого на месте не оказалось.
