доктору. Ты должен записаться на приём сразу же по возвращении в город.
Я обещал, что так и сделаю. Трейси подвезла меня до дома. «Энциклопедия здоровья Колумбийского Медицинского Колледжа» весит не меньше пяти фунтов и с собой в отпуск мы её не взяли. Иначе, пока я принимал душ, Трейси лихорадочно перелистывала бы страницы.
Нью-Йорк, конец лета 1991.
По возвращении в Нью-Йорк я ответственно подошёл к делу, записавшись на приём к уважаемому спортивному доктору. Он взялся за меня основательно и до того, как назначить курс физиотерапии, направленной, как я полагал, на восстановление организма после полученных травм во время выполнения трюка, отправил меня на рентген шеи, левой руки и левой ноги с подробным изложением результатов. В качестве предосторожности мне также сделали сканирование головного мозга, дабы исключить наличие инсульта или опухоли. Так нужно, уверял я себя, лежа головой внутри аппарата МРТ, слушая на протяжении двадцати минут причудливую какофонию из стуков и гудения. Доктор назначил мне физиотерапевта, чтобы тот поработал над моей шеей и плечом, а также заострил внимание на мышцах левой половины груди. Наконец-то процесс восстановления пошёл. Пусть я решил проявить терпение на протяжении всего курса лечения, меня не покидало желание взять и бросить всю эту оздоровительную чушь ради возрождающейся актёрской карьеры и семейной жизни. Бесценные недели, проведённые на Винъярде, укрепили мою уверенность в том, насколько дороги мне Трейси и Сэм.
Однако, к концу второго курса терапии доктор отвёл меня в сторонку, протянул визитную карточку своего знакомого невролога и настоятельно рекомендовал увидеться с ним как можно скорее. Ранее я рассказывал ему о посещении невролога в Гейнсвилле, и поскольку не обнаружилось ни следов инсульта, ни опухоли, в этот раз посчитал это лишним.
— Всё-таки, вам стоит к нему сходить, — настаивал он.
Когда позже я пересказал этот разговор Трейси, она настояла на том, чтобы я записался. Оказывается, доктор позвонил ей без моего ведома, сказав коротко и ясно: «Сделайте так, чтобы он сходил».
ДВА СЛОВА
Нью-Йорк, сентябрь 1991.
Вопреки образу неунывающего весельчака, который я поддерживал, возникали вещи, тревожащие меня гораздо больше, чем это было заметно по моему внешнему виду. Однако здоровье никогда к ним не относилось. Но и в обратном случае никакие самые параноидальные ипохондрические фантазии не смогли бы подготовить меня к двум словам, которые доктор обрушил на меня в тот день: болезнь Паркинсона.
Из-за провалов в памяти я не могу точно вспомнить свою реакцию на это заявление. Учитывая обстоятельства, можно было ожидать, что я слечу с катушек, примусь громить мебель с криками «СУКА!», проклинать Бога или кидаться на того невролога немногим старше меня, говоря ему, что он дерьмовый врач. Неужели он не знает, с кем разговаривает? А мог и положиться на своё обаяние. Бог свидетель, благодаря своему умению очаровывать людей я выпутался из пары скверных передряг.
— Послушайте, — мог произнести я, подключив актёрский навык. — Это очевидно — вы облажались. Возможно, в журнале «Пипл» вы читали, что я один из самых приятных людей в шоу-бизнесе, поэтому я пропущу это мимо ушей. Не волнуйтесь, всё останется между нами.
Но ничего этого не было. Не думаю, что я вообще что-либо сказал. Кажется, у меня отключились все чувства. Доктор произнёс ещё несколько слов, типа: «Ранняя стадия, прогрессивный, дегенеративный, неизлечимый, необычайно редкий. В вашем возрасте, новейшие препараты, есть надежда…» В лёгких образовался вакуум, левая рука ниже плеча дрожала. Та часть разума, что осталась ясной вопрошала, что за хрень он мне тут рассказывает, и что я скажу Трейси? Я молча сидел со стороны стола «для плохих новостей» и безучастно кивал, словно он был моим агентом, рассказывающим, что мой последний фильм с треском провалился в прокате. Хотел бы я, чтобы так и было.
Доктор подал мне буклет: пожилая пара, пляж, закат. Было непонятно, у кого из них неизлечимая болезнь мозга: они держались за руки, оба выглядели счастливыми и сияющими. Над ними парила чайка… Она тоже выглядела здоровой. Мне захотелось швырнуть в неё камень. Ещё там было что-то о новых лекарствах. Может, это медсестра подсунула мне буклет, точно не помню. Я поднял глаза и уставился на доктора. Внешне он был само спокойствие. Готов поспорить, ему нелегко было озвучить диагноз человеку моего возраста. Но он и правда хорошо держался. Я ненавидел его за это.
Выйдя из здания в центре Манхэттена на залитые дождём улицы, я как будто попал в другой мир. В действительности мир мало изменился за тот час, что я провёл с добрым доктором. Да, из-за вечернего часа пик на дорогах увеличился траффик, особенно тут на 59-ой улице у моста, но глубокие перемены произошли не вокруг, а внутри меня. Потрясённый и растерянный я запросто мог простоять там под дождём несколько часов, пока вечер не сменится ночью и не перестанут звучать автомобильные гудки. Нужно было вернуться домой. В поздний час и в такую погоду не просто было поймать такси, а идти пешком — слишком долго. Пусть так, мне нужно было время для осмысления того, что только что произошло, и того, как пересказать это Трейси, моей матери, остальным родственникам и друзьям. Но сколько бы времени не заняла прогулка, его всё равно было бы недостаточно.
Переступив через порог, я почувствовал запах готовящегося ужина, услышал смех Сэма и Ивалани, нашей подруги и его няни. Я не мог появиться перед Сэмом в тот момент. Трейси вышла из кухни и увидела меня. Я молча указал ей на спальню. Нечасто моё лицо выражало крайнюю серьёзность, так что Трейси сразу догадалась, что новости будут плохими. Она последовала за мной в спальню: я затылком чувствовал, как внутри неё нарастает паника.
В нашей старой квартире на Вест-Сайде перед спальней располагалась маленькая прихожая в форме цифры «7». Низ семёрки выходил в спальню, где я всё и рассказал Трейси. Мы обнимали друг друга и рыдали. Вспоминая эту сцену, она кажется мне странной, грустной, противоположностью картинки на буклете, который я оставил в такси. Было бы забавно, если бы мы и правда так выглядели после того…, что с нами случилось.
Не имея чёткого представления с каким чудовищем столкнулись, смутно осознавая, что пройдёт немало лет, прежде чем почувствуем его клыки и когти, мы дали друг другу обещания. Трейси, ошеломлённая и напуганная, в то же время была исполнена любви и сочувствия… в болезни, и в здравии. Я помню её шёпот, её объятия, влажную от слёз щеку, касающуюся моей щеки. Моя первая мысль:
