Судьбе, однако, было угодно дать этой истории продолжение, которого мы никак не ожидали. Если бы мы знали ее финал — разумеется, не затевали бы своего, как нам казалось, невинного розыгрыша.
Прошло время. Хозяйственный начальник нашего 2-го лагпункта старший лейтенант Кошелев решил избавиться от столь бесполезного, ни на что не годного труженика, каким был Штейнберг, и нашел повод сбагрить его этапом на какую-то дальнюю «командировку», то есть на один из далеких лесозаготовительных лагпунктов нашего Каргопольлага.
Окуневская тем временем оказалась в общелагерной культбригаде, в которую собирали из числа заключенных профессиональных актеров и музыкантов, а иногда и талантливых любителей — бывших до своего ареста членами музыкальных и драматических кружков. Среди них, надо сказать, было много мастеров игры на различных музыкальных инструментах — на струнных, духовых, на баянах и аккордеонах.
Культбригада разъезжала с концертами и театральными постановками — в основном с опереттами — по всем лагпунктам Каргопольлага. Часто выступала она и на сцене клуба нашего лагпункта.
На одном из концертов культбригады мне довелось видеть выступление Окуневской. Она выступала с сольным номером. Пела какие-то песни из кинофильмов. Выступала она в своем, присланном ей из Москвы концертном платье. Спереди в нем был довольно большой вырез в виде ромба, открывавшего голый живот актрисы. Посередине этого голого ромба красовался ее пупок.
Сейчас, когда я пишу эти строки, едва ли не все женщины, так сказать, «призывного возраста», а бывает, которые и постарше — ходят по городу с голыми животами, демонстрируя свои пупки. В то время, о котором идет речь, не только до такой моды, но даже до женских брюк в обтяжку было еще далеко. Голый ромб живота Окуневской с пупком посередине был тогда, тем более у нас, в Каргопольлаге МВД СССР строгого режима, явлением небывалым и, естественно, производил на зрителей сильное впечатление.
Как-то раз культбригада приехала на одну из дальних лесных «командировок» (номер того лагпункта мне не запомнился). В столовую, превращенную, как всегда в таких случаях, в зрительный зал, набилась тьма зековского народа. Концерт, само собой, шел с большим успехом. Сольный номер известной всем по кинофильмам актрисы — Татьяны Окуневской — стал его заключительным аккордом. Зековская публика ликовала. Окуневскую вызывали на бис много раз. Все это, как и то, что произошло дальше, я не могу описать в деталях, так как знаю об этом лишь по рассказам очевидцев, побывавших затем на нашем лагпункте.
По окончании выступления на сцену один за другим стали подниматься поздравители. Прежде всего — представитель «аристократии» — от бригад грузчиков. Их заработки на погрузке леса на железнодорожные платформы были очень большими не только по лагерным меркам и доходили иногда, как приходилось слышать, аж до семисот рублей. Один за другим поднимались на сцену бригадиры грузчиков с подарками актрисе.
— От бригады номер пять, — говорил один и вручал Окуневской небольшой посылочный ящик с плитками шоколада.
— От бригады номер восемь, — объявлял другой и вручал ей пачку денег, перевязанную веревкой.
Так на сцене собралась целая толпа заключенных.
Неожиданно сквозь толпу протолкался к Окуневской высокий, нелепого вида человек — в штанах, едва покрывавших колени, и в телогрейке, рукава которой доходили чуть ниже его локтей. Он тычет в актрису указательным перстом и кричит: «Не давайте ей ничего! Она шантажистка! Вымогательница!»
В установившейся на миг тишине удивленная Окуневская говорит: «Простите, кто вы такой? Я вас не знаю».
«Ах, вы меня не знаете?! — кричит Штейнберг. — А писать мне письма, чтобы я вам присылал деньги и сало, и масло — это вы знаете?!»
«Ребята, не верьте ему! Он все врет, я его в первый раз вижу!»
Она не успела закончить, как Штейнберг был брошен на пол мощным ударом. Его стали бить, тяжело бить ногами, топтать. Скорее всего, забили бы насмерть.
«Не надо! Не надо! Не убивайте его!» — закричала Окуневская. — Вы же видите, это больной человек!»
Ей удалось как-то утихомирить впавших в азарт расправы грузчиков и блатных. Рассказывали, что она упала на Штейнберга, чтобы прикрыть его от ударов.
Узнав об этой истории, я как закопёрщик розыгрыша Штейнберга с «письмами от Окуневской» долго винил себя за это. Без одобрения к этому своему поступку вспоминаю о нем и сейчас. Оправдываю себя и своих «подельников» тем, что мы, естественно, никак не могли предвидеть того оборота, который приняло это дело. И тем еще, что и сам пострадавший — Штейнберг — от начала до конца сам виноват в этой истории.
В свое время воровской мир, живущий по определенным законам, был в целом един. Всякого рода отступники — доносчики, предатели, холуи у начальства — конечно, существовали всегда. Но это были единицы, притом старавшиеся скрывать от товарищей свое истинное лицо. Один из священных воровских законов гласил: истинный вор в лагерях и тюрьмах не должен работать. В старые добрые — досталинские — времена начальство с этим так или иначе мирилось. Профессиональная преступность не имела еще столь массового характера, и, главное, система исправительных учреждений не имела еще того огромного удельного веса в экономике страны, какое приобрел сталинский ГУЛАГ. Но настал момент, когда надо было заставить миллионы заключенных воров и воришек работать на построение социализма. Для того чтобы это осуществить, одного лишь надзирательского и охранного персонала лагерей и тюрем было явно недостаточно. Тогда и было принято и вполне удачно проведено в жизнь решение — расколоть воровской мир. Выделить из него путем подкупа и всякого рода льгот добровольных помощников лагерного и тюремного начальства. Из числа этих лиц назначались дневальные в карцерах и БУРах, бригадиры и нарядчики. Руками этих отступников, получивших в воровском мире наименование — «суки», начальство избивало и нередко убивало наиболее непокорных воров.
Поначалу эта политика, наряду с целым комплексом других мер, дала нужный эффект. В «закон» было внесено существенное изменение. Вор получал разрешение работать на любых лагерных работах, кроме «режимных». К числу таких было отнесено: строительство караульных вышек и заборов, натягивание «колючки», распахивание «запретки» — четырехметровой полосы, шедшей по периметру забора с его внутренней стороны. В заключенного, шагнувшего на запретку, часовые на вышках стреляли без предупреждения.
На режимные работы «вор в законе» не шел ни под каким видом. А если шел — тотчас зачислялся своими бывшими товарищами в разряд «сук».
