Он густо покраснел и рассказал об этом случае.
- Ну, что ж, товарищ Семиглав, - проговорил председатель, - можете пока идти.
Семиглав вышел и сдавленным голосом сказал Гогоберидзе:
- Заходи, тебя вызывают.
А сам уселся на траву, страшно расстроенный, в полной уверенности, что его в партию не приняли.
Гогоберидзе вошел в комнату. Сливенко ободряюще кивнул ему.
Председатель, глядя на Гогоберидзе, на его широкую грудь, увешанную орденами и медалями, подумал о том, как странно, что люди, не робеющие перед лицом смерти, герои, наверняка даже герои, так смущаются перед ним, секретарем парткомиссии, низеньким, худеньким, невоенным человеком.
Это их смущение было особенно приятно майору: то проявлялось в людях чувство ответственности перед собственной совестью, перед экзаменом на высшее звание - передового человека своего времени. И хорошо, думал майор, что они чувствуют, что можно сдать экзамен на героя, на прекрасного солдата, на искусного командира, но это еще далеко не значит, что ты сдал экзамен на человека передового, на народного вожака. И, наконец, отрадно, что люди понимают, что состоять в партии - это и значит быть лучшим среди своих товарищей; быть принятым в ее ряды означает, что твои качества становятся общепризнанными.
Эти мысли проносились в голове у майора, когда он смотрел в горячие глаза Гогоберидзе и слушал тихие, робкие ответы этого человека, явно не робкого и в обычное время, несомненно, боевого и задорного. И секретарь парткомиссии, через руки которого проходили самые разнообразные дела членов партии, подумал о том, как важно, чтобы не было в партии людей, позорящих звание коммуниста, - важно для этого храброго грузина и для миллионов таких, как он.
Наконец вызвали и старшину Годунова. Старшина, как человек, привыкший командовать, вел себя бойчее. Он рассказал о своей жизни, а жизнь эта была жизнью колхоза "Путь Ленина", Алтайского края. Годунов работал бригадиром-полеводом, и бригада его считалась передовой в колхозе и одной из лучших в районе.
Все это было хорошо, однако Годунов, хитрец, за время своей службы в качестве старшины запятнал слегка свою совесть: случалось, грешным делом, он обманывал интендантское начальство насчет наличия людей в роте, чтобы получить побольше. Он, конечно, понимал, что члены парткомиссии об этом знать не могут, - он не был так наивен, как Семиглав, хотя пытливые глаза секретаря парткомиссии и его немало смущали. Он даже считал, что нужно бы, по совести, рассказать здесь о своих прегрешениях, да не хотелось себя позорить.
Поэтому он решил, что не расскажет, но дает слово, и, уж будьте спокойны, слово Годунова - верное слово, думал он, обращаясь мысленно к членам парткомиссии, никогда такого с ним больше не повторится.
Перед парткомиссией в эту ночь накануне наступления прошло еще много людей - совершенно различных и по биографии, и по характеру, и по внешности. Был среди них и человек, повинный в очень крупном проступке, таком, что если бы об этом проступке узнали, он никогда не был бы принят в партию. Но человек этот думал: "Да кто узнает? Кого мне бояться?"
Однако, увидев спокойных людей, сидящих здесь, и услышав напряженную тишину, царящую в комнате, и негромкий, спокойный голос председателя, человек этот вдруг отчетливо понял: "Узнают! Не теперь, так через год, через два, все равно узнают". И он, обливаясь потом, отвечал на вопросы, а сердце тоскливо рвалось вон отсюда, куда-нибудь в темноту, подальше от этого яркого света.
Сливенко вышел, наконец, к своим людям и устало сказал:
- Ну, хлопцы, поздравляю.
- Что, и меня приняли? - спросил Семиглав, сразу воспрянувший духом.
- Всех троих.
- А когда получим партбилеты?
- Эге, да ты устав забыл! - рассмеялся Сливенко. - До партбилета еще далеко. Получишь кандидатскую карточку. Ночью приедут к нам из политотдела и вручат. Пошли домой! - Подумав, он добавил, переходя на шёпот: Поскольку вы теперь коммунисты, могу вам сообщить военную тайну. Завтра наступление!
И новые коммунисты пошли к себе "домой", на передовую, счастливые, но не по обычному степенные.
У переправы свирепствовала немецкая артиллерия. Пришлось переждать в щели у самого берега, пока прекратится обстрел. Один снаряд угодил в мост, и саперы, освещенные дрожащим огнем пожара, боролись с пламенем. Огонь был вскоре потушен, благо воды хватало. Авральные команды ползком спешили к месту аварии с топорами и досками. Под мостом, как муравьи, копошились люди на плотах и лодках, укрепляя сваи.
С переправы вынесли на носилках, прикрытых плащ-палатками, семь человек убитых. Сливенко и остальные сняли пилотки, вздохнули и пошли к мосту.
Одновременно с ними к деревянному настилу быстрыми шагами подошел толстый генерал-лейтенант в сопровождении двух офицеров. Солдаты, почтительно откозыряв, остановились и пропустили его вперед.
- Где начальник переправы? - громко спросил генерал-лейтенант.
Саперные офицеры, стоявшие здесь, засуетились, кто-то побежал по щели влево, и вскоре из темноты вынырнул низенький, щуплый, небритый генерал-майор. Он поднял тоненькую ручку к фуражке и представился:
- Начальник переправы генерал-майор инженерных войск Чайкин.
Генерал-лейтенант поздоровался с ним и сказал:
- Мне надо поговорить с вами.
- К вашим услугам, - совсем не по-военному ответил начальник переправы.
Но генерал-лейтенант молчал, и начальник переправы, поняв его молчание, успокоительно махнул рукой - это все свои, саперные офицеры.
Тогда генерал-лейтенант сказал:
- Маршал приказал в течение ближайших дней перебросить на тот берег артиллерию.
- Мне об этом уже передавали по телефону. Сколько стволов?
- Шестнадцать тысяч.
Генерал Чайкин после минутной паузы медленно переспросил:
- Если я не ослышался, вы сказали?..
- Шестнадцать тысяч, - повторил генерал-лейтенант.
Генерал-майор, умиленный гигантской цифрой, чуть заикаясь, сказал:
- Хорошо-с. Хорошо-с. Пойдемте в мою землянку. Потрудитесь указать мне вес орудий - и я вам укажу пункты переправ...
Они ушли и вскоре пропали во мраке ночи.
- Слышали? - спросил Сливенко.
У него сильно колотилось сердце.
X
Генерал Середа, только что получивший приказ о наступлении, находился вместе с офицерами штаба и артиллеристами на передовой, в первой траншее, откуда проводил рекогносцировку. Он не спеша прошел фронт своей дивизии с севера на юг, изучая немецкие позиции и договариваясь с приданными частями о совместных задачах и сигналах взаимодействия.
Фронт дивизии был очень узок; части лепились друг к другу. Весь плацдарм, насыщенный до отказа войсками, был похож на сжавшуюся пружину, готовую распрямиться и наотмашь ударить по этим притаившимся, темным и выжидающим вражеским позициям.
