Этот путь нелегкий, не всегда неизменно радостный, бодрый путь победителя. Коммуна «железного Феликса» умеет воспитывать в своих прекрасных дворцах, окруженных цветами, не только улыбку друга, не только хорошее, теплое товарищеское слово, но и суровое слово большевика, железное требование и непоколебимую принципиальность. В ее жизни, как в зеркале, отражается личность Ф. Э. Дзержинского, личность великого гуманиста, скромного и доброго человека.
К сожалению, в нашем обществе мало знают о жизни коммуны и мало людей наблюдали те чудесные операции, которые с таким блеском и с таким спокойствием умеют совершать коммунары. Постановление партии и правительства от 1 июня 1935 года о полной ликвидации беспризорности застало коммуну в составе 500 коммунаров. В течение нескольких месяцев к ним пришли новые пятьсот, пришли с улицы, из зала суда, из неудачных, деморализованных семей. И в настоящее время только очень опытный глаз способен отличить, где старые, испытанные дзержинцы, а где новые, только что налаженные воспитанники. В коммуне давно не существует института воспитателей, и, принимая новых пятьсот, ни один коммунар не предложил в панике: давайте все-таки пригласим воспитателей.
Проделывая эту совершенно невероятной трудности операцию, коммунары не просили помощи, но и закончив ее, они не возгордились, не кричали о своих успехах, они, кажется, даже и не заметили успеха, потому что у них много забот и много новых дел и новых стремлений. Среди этих стремлений лицо коммунара-хозяина особенно прелестно.
Ф. Э. Дзержинский оставил коммунарам и второй большевистский завет — строительство. И поэтому, выковывая для советского общества сотни новых большевиков, коммунары делают это как будто между делом, а дело у них серьезное, одно из славных дел нашего времени. Кто теперь не знает ФЭД — советской «лейки»? Кто не мечтает иметь в своих руках эту прекрасную вещь, и ФЭД, пожалуй, даже более известен, чем коммуна Ф. Э. Дзержинского. История ФЭДа — сама по себе чудеснейшая история, это история борьбы, страстного стремления к победе и страстного неутомимого терпения. Эта машинка оказалась гораздо более трудной, чем казалось вначале, а дзержинцам пришлось освоить ее без заграничной помощи.
Выполняя многомиллионные промфинпланы, с гневом вгрызаясь в каждое производственное препятствие, с огромным чувством и размахом подхватив стахановское движение, они способны были всегда поставить «Тартюфа» на своей сцене, не пропустить ни одной премьеры в харьковских театрах, танцевать, петь, сотнями считать значки ГТО и требовать от каждого коммунара, чтобы он был ворошиловским стрелком. И уже совсем как будто нечаянно из последнего класса коммунарской деятельности ежегодно выходят десятки культурных, образованных людей, а через год приезжают в коммуну в гости и рассказывают простыми словами о своем новом пути: инженера, врала, педагога, летчика, радиста, актера. И, пожалуй, никто из них не думает о том, что в своей жизни они выражают лучшие стремления нашего советского строя, они находят те пути, за которые боролся Ф. Э. Дзержинский.
Правда, 1936, 20 июляБыть светлым лучом для других, самому излучать свет — вот высшее счастье для человека, какого он… может достигнуть.
Ф. Э. Дзержинский
Я. Ф. ДЗЕРЖИНСКИЙ
МОЙ ОТЕЦ, КАКИМ Я ЕГО ПОМНЮ
До 1918 года я знал отца лишь по фотокарточкам и по рассказам матери и партийных товарищей моих родителей. Правда, в 1912 году, в период подполья, ему удалось однажды увидеть меня, причем в целях конспирации он выдал себя за моего дядю. По мне тогда не было еще и года, и о самом этом факте я узнал лишь значительно позже от матери.
Вскоре после этого, в том же 1912 году, отец был арестован царскими опричниками и приговорен к каторге, где и пробыл до 1917 года.
Во время первой мировой войны я находился с матерью в Швейцарии, куда она вынуждена была эмигрировать после побега из Сибири. Несмотря на строгий режим царской каторги, дальность расстояния и трудности, порожденные войной, отец находил способы для поддержания связи с нами. Хоть и редко, но все же до нас доходили его письма, в которых он выражал свою любовь к семье, вселяя в нас бодрость, и неизменно высказывал уверенность в победе революции, в скором освобождении.
9 марта 1914 года он писал мне из мрачного X павильона Варшавской крепости: «Фелек здоров и вернется…»
В другом письме, от 24 мая (6 июня) 1916 года, отправленном из Московской губернской тюрьмы, были такие строки:
«Милый мой Ясик! Я получил твои слова (от 11/IV), которые ты мне послал с Губель, с высокой горы. Они, как маленькие птички, летели ко мне и долетели. Они теперь со мной в камере моей, и мне весело, что мой Ясик помнит обо мне и что он здоров. Да, мой милый, когда я вернусь, мы пойдем и на еще более высокую гору, высоко, высоко, туда, где тучи ходят, где белая шапка снега покрывает верхушку горы, где орлы вьют свои гнезда. И оттуда будем смотреть вниз на озера и луга, деревни и города, зеленые рощи и бурые голые скалы, и вся жизнь будет перед нашими глазами. Я буду рассказывать тебе о своей жизни, где я был и что видел, как радовался и огорчался…
Цветочки, которые ты собрал для меня и прислал, тоже у меня в камере. Я смотрю на них и на карточку твою думаю о тебе. Мы будем вместе любоваться живыми цветами на лугах — белыми и красными, желтыми и голубыми, всеми и будем смотреть, как пчелы на них садятся и ароматный сок их собирают. И будем слушать всю музыку — и пчел, и цветов, и деревьев, и птичек, и звон колокольчиков, а потом дома будем слушать, как мамуся играет; а мы будем тогда тихо сидеть и молчать, чтобь не помешать, — только слушать».112
Особенно характерно письмо к моей матери от 18 (31) декабря 1916 года, в котором отец за три месяца до Февральской революции с исключительной силой подчеркивал свою уверенность в близком освобождении. Он писал в этом письме:
«Милая Зося моя!
Вот уже пришел последний день и 16-го года, и хотя не видно еще конца войны — однако мы все ближе и ближе ко дню встречи и ко дню радости. Я так уверен в этом… Что даст нам 17-й год, мы не знаем, но знаем, что душевные силы наши сохранятся, а ведь это самое важное. Мне тяжело, что я должен один пережить это время, что нет со мной Ясика, что не внжу его развивающейся жизни, складывающегося характера. Мыслью я с вами, я так уверен, что вернусь, — и тоска моя не дает мне боли…»113
Письмо это оказалось в своем роде пророческим. Дзержинский вскоре действительно вернулся к активной политической жизни. Освобожденный Февральской революцией, он целиком отдался партийной работе. На VI съезде партии он избирается членом ЦК. В октябре 1917 года он является членом Военно-революционного центра по подготовке восстания и под непосредственным руководством В. И. Ленина участвует в проведении Великой Октябрьской революции.
