После Некрасова говорил Чернышевский. Очевидцы запомнили, что шуба его была распахнута и грудь открыта, но, несмотря на сильный мороз, он не чувствовал холода. Речь его была большая и в политическом отношении поразительно смелая. Начав с того, что публика должна знать подлинные причины смерти Добролюбова, Чернышевский затем вынул из кармана тетрадку и сказал: «Вот, господа, дневник покойного, найденный в числе его бумаг… Из этого дневника я прочту вам некоторые заметки, из которых вы ясно увидите причину его смерти, лиц я называть не буду, а скажу только: NN»
Дальше Чернышевский прочел примерно восемь отрывков из дневника, по-видимому веденного уже после возвращения из-за границы. Этот дневник не сохранился. В передаче агентов Третьего отделения отрывки, прочитанные Чернышевским, выглядят так: «Такого-то числа пришел ко мне (т. е. к Добролюбову) NN и объявил мне, что в моей статье сделано много помарок.
Такого-то числа явился ко мне NN и передал, что за мою статью… он получил выговор.
Такого-то числа получено известие, что в Харьковском университете были беспорядки. Получено уведомление, что беспорядки были в Киеве.
Дошли сведения, что некоторые из «наших» сосланы в Вятку; другие же, — бог знает, что с ними стало.
Получено сведение из Москвы, что в одной из тамошних гимназий удавился воспитанник за то, что его хотели заставить подчиниться начальству».
Прочитав эти строки из дневника, Чернышевский прибавил: «Но главная причина его ранней кончины состоит в том, что его лучший друг — вы знаете, господа, кто — находится в заточении». Здесь имелся в виду М. Л. Михайлов, который в это время был уже приговорен к. двенадцати с половиной годам каторжных работ. И знаменательно, что тут же во время похорон, после речей, среди присутствовавших был устроен сбор средств в пользу приговоренного революционера.
Донесения жандармской агентуры, конечно, не являются абсолютно достоверным документом, но несомненно, что общий смысл выступления Чернышевского передан в них верно. По словам агентов, его речь, так же как и речь Некрасова, «клонилась, видимо, к тому, чтобы все считали Добролюбова жертвою правительственных распоряжений и чтобы его выставляли как мученика, убитого нравственно, одним словом, что правительство уморило его». Свидетельства современников подтверждают политическую остроту и агитационный характер выступления Чернышевского. Так, А. В. Никитенко запомнил (со слов очевидцев) его замечание, что Добролюбов «умер жертвой цензуры». Обращаясь к собравшейся толпе, Николай Гаврилович, по словам Никитенко, неоднократно восклицал: «А мы что делаем? Ничего, ничего, только болтаем».
Другой современник передает, что Чернышевский «с необыкновенным чувством» сказал в своей речи: «Какого человека мы потеряли! ведь это был талант.
А в каких молодых летах он кончил свою деятельность! ведь ему было всего 26 лет; в это время другие только учиться начинают!»
В конце своего выступления Чернышевский прочел стихи Добролюбова, прозвучавшие как завещание тем, кто придет на смену павшему борцу; одно из стихотворений («Милый друг, я умираю…») кончалось призывом: «Шествуй тою же стезёю»; второе («Памяти отца») содержало слова, ставшие потом широко известными:
И делал я благое дело
Среди царюющего зла…
Речь Чернышевского произвела большое впечатление на собравшихся. Шпику: шнырявшему в толпе, удалось подслушать разговор двух военных, пораженных смелостью оратора. Один из них сказал другому: «Какие сильные слова! Чего доброго, его завтра или послезавтра арестуют». Спустя три дня после похорон Добролюбова последовало распоряжение; о невыдаче Чернышевскому заграничного паспорта: власти явно опасались побега революционера за границу. А через семь месяцев за ним захлопнулись ворота Петропавловской крепости.
После Чернышевского было еще несколько ораторов. Неизвестный студент вышел из толпы, собравшейся вокруг могилы. Он говорил о значении Добролюбова и назвал его продолжателем Белинского.
Н. Серно-Соловьевич предложил открыть сбор средств на памятник Добролюбову.
Кончились речи, и в тяжелой тишине ближайшие друзья, покойного опустили гроб в могилу, вырытую рядом с могилой Белинского. Увидев: неподалеку третье свободное место, Чернышевский сказал:
— Нет человека в России, который был бы достоин занять его…
Смерть Добролюбова потрясла всех передовых и честных людей в России. Его друзья и соратники были буквально убиты горем, они переживали эту потерю как большое личное несчастье. Заключенный в Петропавловскую, крепость Михайлов откликнулся стихотворением «Памяти Добролюбова», которое с необычайной быстротой разошлось по всему Петербургу и вскоре было напечатано Герценом в «Колоколе». Приговоренный к каторге революционер, оплакивая погибшего соратника, в гневных строках клеймил реакцию, произвол, звал к борьбе:
Вот и твой смолк голос честный,
И смежился честный взгляд,
И уложен в гроб ты тесный,
Отстрадавший брат.
Жаждой правды изнывая,
В темном царстве лжи и зла
Жизнь зачахла молодая,
Гнета не снесла.
Написав это стихотворение и посылая его на волю, Михайлов сделал к нему такое примечание: «Стихи эти невольно сложились у меня в голове вечером в день похорон бедного Бова, и я записал их, чтобы откликнуться из своей клетки на общее наше горе. Сообщите их друзьям покойника. Они не станут искать в них эстетических красот, как не искал бы он сам, но, верно, найдут чувство, похожее на свое. Бедный, бедный Бов; мне так и представляется его доброе прекрасное лицо со слезами на щеках. Да, умирать в такие годы горько».
Некрасов в своей речи о Добролюбове говорил:
«Что касается до нас, то мы, во, всю. нашу жизнь не встречали русского юноши столь. чистого, бесстрашного духом, самоотверженного! Наше сожаление о нем не имеет границ и едва ли когда изгладится. Еще не было дня с его смерти, чтобы он не являлся нашему воображению, то умирающий, то уже мертвый, опускаемый в могилу нашими собственными руками. Мы ушли с этой могилы, но мысль наша осталась там, и поминутно зовет нас туда и поминутно рисует нам один и тот же неотразимый образ…»
Суровый революционер и мужественный человек, Чернышевский писал в письме: «Вот уже два месяца с половиной редкий день проходит у меня без слез.
Я тоже полезный человек, но лучше бы я умер, чем он… Лучшего своего защитника потерял в нем русский народ».
Салтыков-Щедрин, живший в это время в Твери и довольно мало общавшийся с Добролюбовым, писал 3 декабря 1861 года П. В. Анненкову: «Смерть Добролюбова меня потрясла до глубины души, хотя, видев его в начале ноября, я и ожидал этого известия.
