Ознакомительная версия.
Деревня Болдино представляла собою последнее поместье, уцелевшее из обширных нижегородских владений господ Пушкиных. Беспечность и расточительность этих помещиков были удивительны. Господа Пушкины даже не заглядывали в эти имения, предоставляя их разорять своим управителям, которые обманывали хозяев и грабили крестьян. В Болдине было пятьсот крестьянских «душ». Их разорял управитель Калашников, отец той самой Оли, которую Пушкин так «неосторожно обрюхатил» в Михайловском. Она была теперь замужем за каким-то маленьким чиновником, жившим где-то недалеко от Болдина. Ольга Михайловна Калашникова осталась жива, не покончила с собою, как дочь мельника в пушкинской «Русалке»[949]. Неизвестна судьба ребенка, а ее судьба была, по-видимому, невеселой, хотя Ольга Михайловна была теперь свободной и даже попала в положение хозяйки, владевшей несколькими крепостными душами. В ее письме к Пушкину от 21 февраля 1833 года, единственном ее письме, нам известном, она сама называет своего мужа «пьяницей и самой развратной жизни человеком». Она хлопочет в этом письме за своего отца, просит Александра Сергеевича заступиться за него перед Сергеем Львовичем, который все пишет гневные письма… От этого письма веет тоскою грязной захолустной жизни. Муж-чиновник уже не служит, живет при тесте, ничего не делая, а сама несчастная Ольга Михайловна опять брюхата и просит Александра Сергеевича крестить будущего младенца, «если его милости будет непротивно».
Возможно, что Пушкин, живя в Болдине осенью 1830 года, видел ее. Был он смущен ее судьбою или нет, мы не знаем. Существует рассказ, что в эту осень, несмотря на то, что у него в Москве была невеста и здесь, в Болдине, эта самая Ольга, невольно напоминавшая ему об его жестоком легкомыслии, он все-таки опять увлекся какой-то Февронией Ивановной Виляновой[950], дочкой одного из болдинских крестьян.
То, что мы знаем о Болдинской осени, об этом богатом, почти чудесном расцвете пушкинского творчества в этом деревенском уединении, на первый взгляд, находится в кричащем противоречии с жалкою обстановкою разоренного села, неустроенной усадьбы и скучнейшего захолустного быта. Но поэт нашел темы, нужные ему, и в этой серой, бедной действительности. В эту осень он писал не только о волшебных прелестях Испании, когда ночь благоухает лавром и лимоном, но и о том грустном пейзаже северной России, который до той поры никогда не вдохновлял поэтов. «История села Горюхина» предвосхищает всю будущую обличительную литературу, предуказывая пути русской сатиры и пародируя русскую историю. Беспощадный и жесткий реализм повествования убеждает в трезвой смелости и удивительной зоркости поэта. Весь позор обреченною на гибель помещичьего быта, весь ужас замученного нищетою крестьянина, все дикие противоречия крепостного уклада — все это представлено художником с непревзойденным мастерством. Поэт цитирует, между прочим, сатирическое стихотворение местного горюхинского пиита:
Ах ты, староста Антон,
Обокрал бояр кругом,
Село по миру пустил,
Старостиху надарил…
Этот куплет может служить рефреном к каждой главе «Истории села Горюхина». Пейзаж Болдина был в полном соответствии с картиною тогдашнего усадебного быта:
Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий,
За ними чернозем, равнины скат отлогий,
Над ними серых туч густая полоса.
Где нивы светлые? Где темные леса?
Где речка? На дворе у низкого забора
Два бедных деревца стоят в отраду взора,
Два только деревца. И то из них одно
Дождливой осенью совсем обнажено,
И листья на другом, размокнув и желтея.
Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея[951].
И только. На дворе живой собаки нет.
Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед,
Без шапки он; несет под мышкой гроб ребенка
И кличет издали ленивого попенка,
Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.
Скорей! Ждать некогда! Давно бы схоронил…[952]
Это уже тема не жизни, а смерти — тема Некрасова. По-видимому, она влекла к себе поэта. Об этом свидетельствует, между прочим, неоконченный, но замечательный отрывок:
Стою печален на кладбище,
Гляжу кругом — обнажено
Святое смерти пепелище
И степью лишь окружено.
И мимо вечного ночлега
Дорога сельская лежит,
По ней рабочая телега
………изредка стучит.
Одна равнина справа, слева.
Ни речки, ни холма, ни древа.
Кой-где чуть видятся кусты.
Немые камни и могилы
И деревянные кресты
Однообразны и унылы.[953]
Это — болдинское кладбище, пустынное, лишенное зелени, наводящее дикое уныние… Но «болящий дух врачует песнопенье»[954], как сказал любимый Пушкиным поэт. И Пушкин преодолел унынье, «почуяв рифмы».
Не прошло и недели после приезда поэта в Болдино, как он получил из Москвы нежное письмо от Натальи Николаевны. Невеста и ее матушка, очевидно, испугались разрыва и догадались, что Пушкин не прочь отказаться от своего «счастья». Поэту пришлось ответить невесте по-рыцарски: «Я у ваших ног… Мой почтительный поклон Наталье Ивановне… Я только счастлив там, где вы…»
Несколько иначе Пушкин писал П. А. Плетневу — в тот же день, 9 сентября: «Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты да и засесть стихи писать…»
Пушкину пришлось прожить в Болдине не месяц, а целых три месяца. Началась холерная эпидемия. Поставлены были карантины. Из Болдина никак нельзя было попасть в Москву, по крайней мере по уверению Пушкина в его письмах к невесте. Эти письма написаны любезно, но про них можно сказать то же, что поэт сказал Вяземскому о письме своей невесты: «Она мне пишет очень милое, хотя бестемпераментное письмо». В пушкинских письмах к Наталье Николаевне нет ни малейшего признака влюбленности или страсти. Отец пишет Пушкину, что распространились слухи о том, будто свадьба сына расстроилась, но даже эти зловещие сплетни не очень волнуют поэта. Правда, Пушкин, сообщая об этом невесте, шутливо замечает: «Не достаточно ли этого, чтобы повеситься?» Но из контекста письма никак нельзя вывести заключение, что Пушкин в самом деле взволнован известием. Он уверяет Наталью Николаевну, что готов ехать в Москву хотя бы через Архангельск или Кяхту[955], но всё складывается так, что ему приходится сидеть в Болдине и писать стихи. Это величайшее счастье для русской поэзии. Невеста не подозревает вовсе, чем занят в деревне ее жених. А Пушкину и в голову не приходит делиться с нею своими замыслами и трудами. Она ревнует его к какой-то княгине Голицыной[956], к которой Пушкин заезжал, чтобы узнать возможный маршрут на Москву, и ему приходится объяснять, что эта его соседка толста, как вся семья Натальи Николаевны, включая и его, Пушкина, и поэтому она не должна внушать ревности. Потом Пушкин узнал, что москвичи покидают столицу. Невеста обижается на него и ничего не пишет. Он объясняет ее молчание тем, что Гончаровы уехали из Москвы. Но они никуда не уезжали, и Пушкин пишет письмо, не скрывая своего раздражения. Но все эти недоразумения — сущий вздор. Душа поэта занята совсем иным.
Ознакомительная версия.
