Ради справедливости надо, однако, сказать, что в обществе были и исключения или, так сказать, полуисключения.
Первая категория откровенно жалка — ее составляли люди, которые без зазрения совести шли навстречу восходящей звезде и бесстыдно переступали через общественное мнение для достижения корыстных целей.
Полуисключения составляли слабые люди. Искренне дорожившие прошлым, они все же приспосабливались к настоящему. Так что они вызывали, с одной стороны, сочувствие, но с другой — отвращение. Род человеческий так многообразен! Не стану называть их имен — лучше остановлюсь на совершенно достойных людях, для которых каждая уступка была жертвой!
В течение зимы Государь все расширял круг приглашенных на свои приемы. Обеды, вечера, карточные партии, — все постепенно возвращалось в обиход и угрожало безопасности тех, кто хотел остаться в тени. Поначалу Государь, поименно знавший тех, кто не жаловал его новую семью, благоразумно не замечал их, но затем и к ним были брошены пробные шары, что повергло в ужас почтенные семейства. Потрясение, вызываемое государевыми приглашениями, можно сравнить разве с появлением курьера во времена Павла I, посланного объявить о высылке в Сибирь. Так и мы были удручены, когда однажды вечером граф Борис Перовский был приглашен Государем на партию в вист. Это было первое приглашение после женитьбы Государя, так что представление княгине Юрьевской становилось неизбежным. Я была почти полноправным членом семьи Перовских и вместе с его женой и дочерьми с нетерпением ожидала возвращения графа, чтобы пуститься в расспросы, но по возвращении мы увидали его таким расстроенным и удрученным, что никто не решился задавать ему вопросы, а сам он не произнес ни слова.
Любовь и преданность графа своим монархам составляла часть его натуры. Все, что с ними происходило, отзывалось в его сердце, а в ту пору его страдания были безмерны. Исключительная прямота и бескорыстие делали графа неуязвимым, но поскольку его связывали очень близкие отношения с Царской семьей, он не мог не принять приглашения Государя, равносильного приказу. Впрочем, он ограничился только этим актом повиновения и не сделал больше ни шагу.
Он и Вердер единственные не оставили своих визитных карточек у морганатической особы, в то время как самые высокопоставленные лица спешили ей представиться.
Государь, входивший теперь во все пустяки, не замедлил сделать замечание министру двора, находя слишком странным, как он выразился, что самые близкие люди не подумали до сих пор засвидетельствовать почтение его супруге.
Адлерберг передал это предупреждение, и волей-неволей им пришлось подчиниться; и, как ни редко смеялись в ту пору, мы не смогли удержаться от насмешек в адрес провинившихся школьников, которых заставили выполнить урок.
Гораздо серьезнее оказалась история с тремя дамами, рассчитывать на дружбу которых Государь имел тысячу причин и слишком близко знал их для того, чтобы осознавать их неспособность к шуткам дурного тона.
Дело происходило так. Государь для начала пригласил на один из своих вечеров княгиню Марию Вяземскую (урожденную Столыпину), мою задушевную приятельницу, которая пользовалась сильной привязанностью покойной Государыни.
Страстная в своих чувствах, хранившая в душе верность памяти, Мари была способна оказать сопротивление, но ее деспот-муж помешал ей сделать то, что он назвал глупостью. Ей, недовольной и этим увлечением собой, и всеми на свете, пришлось отправиться в Зимний дворец.
Государь, едва заметив ее, устремился навстречу. Бледный, с дрожащими губами, он с трудом что-то пролепетал, пожимая руку Мари.
— Княгиня, — голос его пресекался от волнения, — прошу вас не отказать… умоляю согласиться…
Остаток фразы застрял у него в горле.
— Вообрази, — рассказывала мне на следующий день Мари, — поначалу я не поняла, чего от меня требует Государь, но, видя его в таком волнении, забыла о своем и старалась только успокоить его, не привлекая внимания окружающих.
Все благополучно завершилось представлением Мари княгине Юрьевской и обменом с ней несколькими фразами.
Волнение Государя объясняется тем, что ему хорошо были известны прямота Мари и ее преданность Государыне. Очевидно, он боялся, что она воздержится от общения с княгиней Юрьевской. Начавшийся вскоре концерт звуками, полными гармонии, загладил все неровности и шероховатости.
Поведение Великих княгинь отличалось чрезвычайной строгостью — они держались на расстоянии. Княгиня Юрьевская пребывала в одиночестве, имея при себе в качестве покровительницы госпожу Бартеневу, да время от времени Государь входил в ложу и садился позади нее.
Эти подробности сообщил мне Вердер и добавил:
— Представьте, как велика доброта графа Перовского, — даже Юрьевская сумела доставить ему на днях неприятности.
Эти слова часто приходили мне на ум. Борис Перовский, вероятно, единственный оказался прав, поскольку истинная доброта всегда права.
После Мари Вяземской наступил черед графини де Мойра, урожденной Апраксиной. Это была очаровательная женщина, уже немолодая и полуслепая. Государь ее очень почитал, ценил ее насмешливый ум, который она сохранила, несмотря на болезнь, и часто навещал ее. Она с большим удовольствием отдавала ему визиты, но, когда она получила приглашение к обеду, ей пришлось выдержать страшную внутреннюю борьбу, чтобы преодолеть свои чувства. Государь принял ее самым любезным образом и очень благодарил за приезд.
— Да, Ваше Величество, я здесь, — ответила она, — но только сегодня я поняла, как велика моя преданность вам.
Самым трагичным оказался конфликт с княгиней Софьей Гагариной (урожденной Дашковой). Она была когда-то фрейлиной Государыни и предметом самой пылкой страсти Государя (в то время Великого князя Наследника). С тех пор прошло много времени. Софи Дашкова вышла замуж за князя Григория Гагарина и покинула двор. Пламень угас, но Государь поддерживал с семьей Гагариных тесные дружеские отношения и неоднократно доказывал им свое благоволение. Положение стало совсем критическим, когда бедная Софи в свой черед тоже была приглашена на обед к Государю. Она чувствовала, что погибла, как потом рассказывала мне, целую ночь не спала, обдумывая свое поведение, и в конце концов, написала Государю записку в очень почтительном тоне, но с отказом явиться. Несколько месяцев назад она потеряла дочь и мотивировала свой отказ тем, что не может выезжать в свет после этого потрясения.
Государь, разумеется, прекрасно понял истинную причину ее отказа и впал, как говорят, в страшную ярость. Но после того как некоторое время спустя в ташкентской экспедиции был убит зять Гагариных молодой граф Орлов-Денисов, доброта и сочувствие возобладали над недовольством Государя. Он заказал панихиду по молодому человеку, бывшему его адъютантом, в маленькой дворцовой церкви и пригласил всю семью Гагариных, засвидетельствовав им самую глубокую симпатию.
