И, право, чудо свершалось незамедлительно, в тыл медленно брели измученные, запыленные, апатичные люди, а через три-четыре часа отдыха у пруда к нам словно бы прибывало новое пополнение, воины возвращались в боевые порядки вымытые, выбритые, бодрые, помолодевшие.
Ранним утром 29 июня ко мне прибыл командир 42-го полка Елин, и, лишь взглянув на него, я понял, что у Павла Ивановича есть важные сведения.
Полковник был заметно озадачен: он сообщил, что перед фронтом обороны его полка противник оставил лишь небольшое прикрытие, а основные силы отвел в тыл.
Естественно, у меня сразу же возникло решение: приказать Елину сейчас же перейти всеми силами полка в наступление. По-видимому, именно такого приказа он и ждал, и мне было понятно его нетерпение.
— Подходящий случай, товарищ комдив, — сказал он, — прорваться одним ударом в тылы противника и, двигаясь на восток, громить фашистов сколько угодно.
— Конечно, Павел Иванович, — согласился я, — рейд по тылам врага — дело соблазнительное. Но мы не уточнили положение противника перед фронтом дивизии.
Не ожидая распоряжения, Борисов уже звонил в полки. По его лицу я понял, какие он получил ответы: значительных сил противника поблизости действительно не было.
— Скажите, полковник, — спросил я у Елина, — вы верите, чтобы в такой обстановке фашистское командование вдруг стало отводить войска?
Он покачал головой:
— Уверен, что они заняты перегруппировкой.
— Учтите, ни справа, ни слева соседей у нашей дивизии нет, а самолеты противника сбрасывают бомбы далеко в тылу у нас. Вы понимаете, что это значит?
Он прикусил губу, нахмурил лохматые брови:
— Ясно, что мы находимся в тылу у врага. Что затевают фашисты, тоже ясно: они хотят высвободить силы, окружить нас плотнее и уничтожить.
— Но для этого им нужно время и наше «согласие» ждать?
Елин невесело усмехнулся:
— А сейчас-то мы… ждем?
— Нет, мы не теряем времени. Мы успели привести себя в порядок и уточнить обстановку. Вскоре обещал прибыть наш командарм, генерал-лейтенант Рябышев…
Я не успел закончить фразу, как под окном загудел мотор машины, и генерал Рябышев, запыленный и обветренный, стремительно шагнул через порог.
— Докладывайте обстановку, — он крепко пожал нам руки и устало опустился на табурет. — Похоже, что дивизия оказалась в глубоком тылу противника?
Я доложил генералу, что дела обстояли именно так. Он мельком взглянул на карту и отодвинул ее. В облике его не было и тени растерянности.
— Что ж, на войне всякое случается, — спокойно сказал Рябышев и еле приметно чему-то усмехнулся. — И не наступали, и оказались во вражеском тылу! Да, фашистское командование создало для наступления мощные группировки, и удар немцев с юго-востока оказался для нас неожиданным. А теперь нам придется повернуться всем фронтом с харьковского направления на юго-восток и драться со всей решимостью.
Он резко прошел по комнате из угла в угол, остановился у стола, снял и тут же положил на место трубку телефона.
— Противнику выгоден каждый час нашего бездействия. Расчет понятен: разъединять наши войска, окружать и бить поочередно. Но мы и сами с усами: сейчас же организуем контратаку одним полком, в бой введем 39-й гвардейский стрелковый. В случае удачи — в наступление переходит вся дивизия. Вот перед вами высоты 220,5 и 233,4 — взять их и на случай, если здесь появится противник, оставить небольшое прикрытие. Если противник не появится, создайте небольшой арьергард и поверните строго на восток по тылам немцев.
Он снова усмехнулся краями губ:
— Немцы наверняка подумают, что это подходят свои: вот и лупасьте их и в хвост и в гриву!
Рябышев достал платок, вытер запыленное лицо:
— Быть может, у вас есть другие планы? Вижу, что есть. Слушаю.
— Мне думается, товарищ командующий, — сказал я, — что лучше не контратаковать и не захватывать эти высоты. Зачем нам продвигаться в расположение противника, если мы и так в глубоком тылу у него? Я предлагаю повернуть полк Самчука на восток, а вместе с ним и вторые эшелоны других полков, оставить небольшое прикрытие и к вечеру ударить по тылам немцев с выходом к своим.
— То есть, не предпринимать немедленной атаки?
— Я думаю, что значительных результатов она все равно не даст.
Командующий задумался. Я понимал его невеселые мысли: армия почти в окружении, ее дивизии разобщены, руководить войсками в этих условиях было, по сути дела, невозможно. Однако и теперь, находясь в расположении врага, Рябышев думал о том, как нанести ему наиболее чувствительные потери.
— Выполняйте мое решение, — сказал он коротко, сухо простился, и через минуту машина умчала его.
Я снял трубку телефона и приказал ввести в бой за высоты 220,5 и 233,4 второй эшелон.
Время летело неуловимо, хозяйские ходики на стене уже пробили двенадцать, и я понимал, что в ближайшие часы могла решиться судьба нашей славной дивизии.
Сейчас это просто сказать: судьба дивизии. А ведь речь шла о тысячах людей, которых бесчисленные испытания фронта сроднили в одну огромную семью, и человек в этой боевой семье ценился по степени отваги, по душевной своей чистоте, по готовности отдать за Родину и жизнь, и кровь по капле. Среди наших воинов было множество раненых, и мы не могли оставлять их в пути. Мы отдавали им лучшее питание, лучшие повозки и машины и все время надежно охраняли их. Бросок по тылу противника, который теперь нам предстояло совершить, это был бы бросок вместе с нашими лазаретами на колесах.
Однако, мысленно планируя операцию, я видел много трудностей, казалось бы, неразрешимых. Если бы мы решились отходить без боя, значит, вдоль проселочной дороги, ведущей на восток, выстроились бы десятки машин, танки, артиллерия, повозки, подразделения частей.
Воздушная разведка противника немедленно заметила бы движение колонны и подала сигнал своей авиации и танкам. У нас почти не было зенитных средств, кроме счетверенных станковых пулеметов, и нечем было драться против танков противника: четыре орудия да несколько ПТР при массовой танковой атаке противника в счет, конечно, не шли.
