«Л. А. Дельмас пела Кармен в Народном доме. Или я устал, “привык”, или последние разы она опять меня пленила? Но за пустою болтовней я слышу голос соловьиный» (28 июня 1917 года).
«Сегодня ночью я увидал в окно Дельмас и позвал ее к себе» (4 сентября 1917).
«Дельмас закармливает гусями» (14 февраля 1918 года).
(Кстати, читая вышедшие в 1965 году «Записные книжки» Ахматова делала для себя записи, чтобы вспомнить или «даты собственной биографии. Вот одна из них: «На Академии художеств (1918?). Я видела, как он целовался с Дельмас». Дата под вопросом, но факт поцелуев, по-видимому, бесспорен.)
«Встреча с Дельмас» (18 марта, 19 июля 1919 года),
«Вечером — Л. А. Дельмас» (10 июля, 4 ноября 1920 года, 7, 23 января 1921 года).
«Л. А. Дельмас, разные отношения с ней» (25 мая 1921 года).
Да, отношения были, только стихов из них уже не вырастало.
Но блоковское отважное суждение о «двух женщинах» говорит нам больше — и «о странностях любви», и о парадоксальной природе творческой личности.
Что значит «все остальные»? Нетрудно догадаться, что это в абсолютном своем большинстве «незнакомки», — они здесь представлены на равных с теми «приличными» и незаурядными женщинами, которыми Блок увлекался всерьез. Примем эту шокирующую «уравниловку» как данность: всё же они, составляющие все вместе «другую» женщину, признаны «разными». Важнее здесь другое: «я — разный». В случае с Дельмас раскрылся еще один Блок — жизнелюб, гедонист.
Человек, как известно, широк, и все намерения его «сузить» пока не давали результата. Моногамный и полигамный импульсы вполне могут уживаться в пределах одной личности, причем такое случается и с самыми обыкновенными людьми, свободными от бремени таланта.
Художник же может сделать эту раздвоенность источником добывания новой энергии. Одни из возможных практических способов — быть «разным» с «разными» и в то же время всегда иметь единую опору — душевную связь, проходящую через всю жизнь. Называется она любовью, дружбой или еще как-то…
РОМАН С РОССИЕЙ (1913-1916)
История отношений Блока с Л. А. Дельмас и история создания «Соловьиного сада» — это особый, отдельный сюжет блоковской биографии. Параллельно с ним развиваются другие событийные линии, к которым мы сейчас возвращаемся.
Декабрь 1913 года — месяц высокой лирической активности. Двенадцатым числом помечены пять стихотворений. Одно из них — «Новая Америка» — неожиданная для блоковского творчества позитивная, созидательная утопия. Оно перекликается с замыслом ненаписанной драмы «Нелепый человек» — помещике, обнаружившем месторождение угля в своих владениях. Своего героя Блок намеревался привести к краху и случайной гибели, а стихотворение вобрало в себя мечтательную сторону замысла:
Праздник радостный, праздник великий,
Да звезда из-за туч не видна…
Ты стоишь под метелицей дикой.
Роковая, родная страна.
Это сочетание созвучных эпитетов «роковая» и «родная» сдает эмоциональную атмосферу доверия, и потому не выглядит слишком риторическим финал, рисующий картину преображенной индустриальной страны:
На пустынном просторе, на диком
Ты всё та, что была, и не та,
Новым ты обернулась мне ликом,
И другая волнует мечта…
Чёрный уголь — подземный мессия,
Чёрный уголь — здесь царь и жених,
Но не страшен, невеста, Россия,
Голос каменных песен твоих!
Уголь стонет, и соль забелелась,
И железная воет руда…
То над степью пустой загорелась
Мне Америки новой звезда!
Гимн «черному углю» для блоковской музыки странноват, но важна сама вера (пусть лирически-мечтательная) в возможность эволюционного развития России. И такой путь здесь предстает закономерно вытекающим из всей русской истории, смыкающимся с древними преданиями.
Перепечатывая эту вещь в сборнике «Стихи о России» 1915 года, Блок снимет название «Новая Америка», но потом его восстановит, а главное — не отречется от идеи, легшей в основу стихотворения. «Когда я снова вернусь к литературе, то продолжу начатое в третьем томе, главное — тему “Новой Америки”», — скажет он Михаилу Бабенчикову в 1917 году.
Когда уже начат «Соловьиный сад», Блок заканчивает несколько программных стихотворений: «О, я хочу безумно жить…», «Земное сердце стынет вновь…», «Так мне диктует вдохновенье…» (в позднейшей редакции — «Да. Так диктует вдохновенье…»). Они составят ядро цикла «Ямбы». Книга с таким названием выйдет только в 1919 году, но реальное рождение цикла — начало февраля 1914 года. Многое здесь — из кусков первоначального варианта «Возмездия». Ямб для Блока в данном случае не просто стихотворный размер, а своего рода жанр. Ямб как ритм волевой противостоит хорею как ритму «гибельному» (концепция, конечно, авторская и в значительной мере условная). «Я думаю, что простейшим выражением ритма того времени, когда мир, готовившийся к неслыханным событиям, так усиленно и планомерно развивал свои физические, политические и военные мускулы, был ямб . Вероятно, потому повлекло и меня, издавна гонимого по миру бичами этого ямба, отдаться его упругой волне на более продолжительное время», — напишет потом Блок в предисловии к третьей главе «Возмездия».
Главное в цикле «Ямбы» – энергия отрицания. Потому Блок и вынесет потом в эпиграф слова римского сатирика Ювенала «Fecit indignatio versum» [34]. По той же причине Блок включит сюда одно из самых мрачных своих стихотворений «Не спят, не помнят, не торгуют…», написанное еще в марте 1909 года, вскоре после смерти младенца Мити.
Ямбическая стопа, как известно, состоит из безударного и ударного слогов. И феноменология ямба может быть образно осмыслена как движение от отрицания к утверждению, от страдания к радости, от отчаяния к просветлению. Ямб становится символом — конечно, не везде и не всегда, а в пределах блоковского лирического цикла под названием «Ямбы».
Притом нераздельность страдания и радости сохраняется, и нечестно изображать Блока «оптимистом», вырывая из контекста строки «Он весь — дитя добра и света, / Он весь — свободы торжество». Повторяя эти часто цитируемые слова, надо чувствовать их музыкальную согласованность с диаметрально противоположными по смыслу: «Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой! / Уюта — нет. Покоя — нет».
Но этот пафос гибели — совсем не то, что психологическая мрачность и бытовой пессимизм. Блок искренне считает «угрюмство» недостатком и просит потомков ему его «простить». Поэтический трагизм — иное дело, это чисто эстетический феномен, с просветляющим катарсисом и созидательной энергетикой. В конце февраля 1914 года, когда житейское настроение Блока становится светлее, когда начинается увлечение Любовью Александровной Дельмас, он успевает закончить одно из самых трагических своих стихотворений (начатое еще в 1910 году) — «Голос из хора» с его беспощадным финалом:
