Но этот пафос гибели — совсем не то, что психологическая мрачность и бытовой пессимизм. Блок искренне считает «угрюмство» недостатком и просит потомков ему его «простить». Поэтический трагизм — иное дело, это чисто эстетический феномен, с просветляющим катарсисом и созидательной энергетикой. В конце февраля 1914 года, когда житейское настроение Блока становится светлее, когда начинается увлечение Любовью Александровной Дельмас, он успевает закончить одно из самых трагических своих стихотворений (начатое еще в 1910 году) — «Голос из хора» с его беспощадным финалом:
Будьте ж довольны жизнью своей,
Тише воды, ниже травы!
О, если б знали, дети, вы,
Холод и мрак грядущих дней!
Маковский откажется печатать эти стихи в «Аполлоне» за их «беспросветно-мрачное» содержание, только в начале 1916 года «Голос из хора» появится в журнале «Любовь к трем апельсинам». Потом он откроет блоковский сборник «Седое утро» в 1920 году, а главное — станет завершающим аккордом цикла «Страшный мир» в третьей книге стихотворений.
На следующий день после завершения этих стихов Блок записывает: «Пахнет войной» .
Это 28 февраля. Через пять с половиной месяцев те же слова повторяются в записной книжке, с уточнением: «Пахнет войной (Австрия – Сербия – Россия)».
Между этими вехами — счастливые весна-лето, упоение Любовью Александровной» и нежная грусть по «Любушке», в комнате которой он обитал на этот раз в Шахматове. Весть о том, что Германия объявила войну России, застает Блока в редкий для него момент эмоционального равновесия. Он остро и радостно ощущает вкус к жизни и, быть может, именно потому в телефонном разговоре с Зинаидой Гиппиус восклицает: «Ведь война — это прежде всего весело! » Собеседницу это смущает, хотя она уже могла бы привыкнуть к тому, что Блок часто говорит не на бытовом, а на собственном поэтическом языке, где слова «страшный» и «веселый» музыкально сливаются и могут заменять друг друга.
Впрочем, Гиппиус потом точно опишет то, что произошло с Блоком в 1914 году: «Но от “упоения” войной его спасала "своя” любовь к России, даже не любовь, а какая-то жертвенная в нее влюбленность, беспредельная нежность. Рыцарское обожание… ведь она была для него в то время, — Она, вечно облик меняющая “Прекрасная Дама”…»
Это из очерка «Мой лунный друг», написанного в 1922 году. А в августе 1914 года Гиппиус сочинила знаменательное стихотворение «Тише!» (опубликовано в ноябре с другим заголовком), начав его словами: «Поэты, не пишите слишком рано…» и закончив нетривиальной сентенцией на вечную тему о пушках и музах:
В часы неоправданного страдания
И нерешенной битвы
Нужно целомудрие молчанья
И, может быть, тихие молитвы.
В то время пошлыми ура-патриотическими виршами успели согрешить и Сологуб, и Городецкий. А творческое поведение Блока-поэта в ситуации начавшейся войны отмечено именно целомудрием. Он думает и пишет не о войне, а о России. О своем индивидуальном к ней отношении. 26 августа заканчивает начатое в конце предыдущего года стихотворение «Грешить бесстыдно, непробудно…». В нем двадцать четыре строки, двадцать две из которых отданы описанию одного дня из жизни отвратительного купчины, с похмелья идущего молиться в храм, потом торгующего в лавке, пьющего чай, считающего деньги. Все его действия названы глаголами в неопределенной форме. В чем смысл такого приема? Инфинитивность создает ощущение безличности, неподвижности русской жизни. Кажется, это пошлости не будет конца. И вдруг – ничем как будто не подготовленное финальное двустишие:
Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне.
Это признание тем ценнее, что высказано человеком, свободным от обыденной рутины, ведающим вкус одухотворенной жизни, имеющим основательное представление о других «краях» и их культурных ценностях. Вспомним, что он мог назвать словом «родина» и Италию, и Голландию…
Но финал стихотворения отнюдь не означает оправдания всех безобразий отечественного быта. Здесь нельзя не учитывать «грамматику поэзии»: слова «моя», «ты» не прикреплены к описанному в этом тексте персонажу-мужлану — они из «вечного» блоковского словаря, они прочно связаны с женственным образом, проходящим через все три тома лирики.
Эти отнюдь не комплиментарные по отношению к отчизне стихи Блок печатает под названием «Россия» в сентябре 1914 года в газете «Русское слово» вместе с другим, столь же далеким от ура-патриотизма стихотворением «На войну» (впоследствии стало именоваться по первой строке — «Петроградское небо мутилось дождем…»). Оно о проводах военных эшелонов, которые он наблюдал сам, внутренне сживаясь с уезжающими на гибель:
Нет, нам не было грустно, нам не было жаль,
Несмотря на дождливую даль.
Это — ясная, твердая, верная сталь,
И нужна ли ей наша печаль?
В августе Блок работает в «попечительстве» — в Комитете помощи семьям «запасных» проводит обследования, собирает денежные пожертвования. С этим периодом связан такой абзац, такой «кинокадр» из уже упоминавшегося выше мемуарного очерка Ахматовой: «А вот мы втроем (Блок, Гумилёв и я) обедаем (5 августа 1914 г.) на Царскосельском вокзале в первые дни войны (Гумилёв уже в солдатской форме). Блок в это время ходит по семьям мобилизованных для оказания им помощи. Когда мы остались вдвоем, Коля сказал: “Неужели и его пошлют на фронт? Ведь это то же самое, что жарить соловьев”». (В записной книжке Блока: «Встреча на Царскосельском вокзале с Женей, Гумилёвым и А. Ахматовой». Значит, среди обедавших был еще и Е. П. Иванов, но из памяти Ахматовой он через полвека выпал.)
С сентября Блок ходит в академическую библиотеку, готовя издание стихов Аполлона Григорьева. Любовь Дмитриевна, выучившись на сестру милосердия, 3 сентября отбыла в действующую армию. Госпиталь, в котором она служит, организован на средства Терещенко. Блок пишет ей заботливые и бодрые письма во Львов, где дислоцирован госпиталь. С Дельмас отношения продолжаются, но со стороны Блока они как бы расторгнуты. Он одинок и свободен.
И эмоциональной доминантой его жизни этой осенью становится именно «влюбленность» в Россию, по точному выражению Гиппиус. Чувство абсолютно бескорыстное, свободное от какого бы то ни было расчета. «Патриотическую» карту служители муз часто разыгрывают с целью получения дивидендов — моральных, а то и материальных. Блок же — наоборот — свою славу свой престиж певца Прекрасной Дамы и Незнакомки в известной мере приносит в жертву, желая привлечь читательское внимание к гражданской тематике с ее горьким привкусом. Редакторы, настроенные на конъюнктурный «позитив», не всегда встречают блоковские стихотворные думы с распростертыми объятиями. Без особого энтузиазма публикует Маковский в «Аполлоне» стихотворение, которое потом станет легендарным (с 1916 года оно будет сопровождаться посвящением З. Н. Гиппиус):
