Граф Кочубей в момент назначения Сперанского Пензенским губернатором пребывал в Италии и узнал об этом событии из письма Натальи Кирилловны Загряжской, родной тетки своей супруги Марии Васильевны. О чувствах, с которыми Виктор Павлович воспринял восстановление бывшего своего подчиненного на государственной службе, он расскажет ему только после своего возвращения в Россию. При этом Кочубей вспомнит в письме к Сперанскому про его удаление с государственной службы в 1812 году и про свое молчание во все время его опалы. Он попытается оправдать свое малодушие, проявленное тогда, но будет делать это как-то неловко — с помощью примитивного вранья.
Возвратясь из путешествия моего в чужих краях[3], горестными обстоятельствами моими вынужденного, немалое удовольствие нахожу я, милостивый государь мой Михайло Михайлович, возобновить с вами прежние мои сношения. Если с 1812 году оставался я в молчании, то легко вы себе представить можете, что оно было для меня столько же прискорбно, сколько и самое положение ваше. Никогда не мог я вообразить, чтоб могло иметь какое-либо основание взведенное что-то на вас неприятелями вашими, ибо и досель я ничего о сем не знаю; но как столь гласное удаление вас знаменовало гнев Высочайший, то я, почитая оный как должно, ожидал в молчании, чтоб вера Его Величества была просвещена и всегдашняя его склонность к благотворению обратилась на вас. В Италии известился я, чрез посредство Натальи Кирилловны, о случившейся перемене в положении вашем, и я не скажу вам ничего нового, если удостоверю вас, что известие сие было для меня и для жены моей одно из приятнейших, какое давно мы имели. Сожалею несказанно, что Государь и государство лишились в продолжение многих лет полезных трудов ваших и, проклиная интриги и интригантов, кои везде и всегда были пагубны, я искренно желаю, чтоб угнетавшие душу вашу происшествия не отняли у вас склонности к занятиям общественным. Чем более живу я, чем более с летами приобретаю опытности, чем более вникаю в положение дел наших, тем более удостоверяюсь, что Государь не может употребить достаточно стараний, дабы везде отыскивать людей способных. Без них никакие учреждения, сколько бы они совершенны ни были, не пойдут. Намерения Его Величества самые лучшие везде заградятся или незнанием, или грубым, но скрытным, сопротивлением.
Из письма В. П. Кочубея М. М. Сперанскому от 4 сентября 1818 года
Не надо было Виктору Павловичу писать в этом письме о том, что не мог он никогда вообразить, чтобы могло иметь «какое-либо основание» «взведенное что-то» на Сперанского его врагами. Михайло Михайлович был осведомлен о том, что на самом деле Кочубей в 1812 году вполне допускал обоснованность обвинений, бросавшихся в адрес бывшего его подчиненного.
На следующий день после высылки опального реформатора из Петербурга в Нижний Новгород П. Г. Масальский посетил графов В. П. Кочубея и П. А. Шувалова. Обоих просил он, дабы употребили они все средства для того, чтобы государь истребовал у Сперанского письменное объяснение относительно возведенной на него клеветы. Граф Шувалов выразил в ответ на эту просьбу свою готовность помочь Сперанскому и просил Петра Григорьевича сообщить Михаиле Михайловичу, что ежели нужно ему будет подать через него письмо государю, то он тотчас это исполнит. Реакция же Кочубея оказалась совершенно другой: Виктор Павлович стал спрашивать о причинах высылки Сперанского из Петербурга. И когда Масальский сказал, что уверен в невиновности Сперанского, задал странный вопрос, а именно: великое ли богатство имеет Михайло Михайлович? Масальский постарался уверить проявившего странную подозрительность Кочубея в том, что все богатство Сперанского состоит лишь из жалованья, которое он получал на государственной службе, да в деньгах, сбереженных после продажи всемилостивейше пожалованных ему саратовских земель, и заключается в пятидесяти тысячах рублей ассигнациями, если только какая-то часть этой суммы не была прожита им в течение прошедшего времени. К этому Петр Григорьевич добавил, что счета, которые должны храниться в кабинете Сперанского с 1798 года, откроют и его недостатки, и крайне умеренную его жизнь. Однако данные уверения любопытства Кочубея не прекратили: он задал Масальскому еще один вопрос, который вызвал у собеседника такое удивление, что Виктор Павлович сам почувствовал его странность и переменил тему беседы. О своих посещениях графов Кочубея и Шувалова и о разговорах с ними, и в том числе о странных вопросах Кочубея, Масальский подробно написал в письме Сперанскому, которое переправил ему еще в 1812 году и не по почте, а через одного надежного человека.
Вполне вероятно, что только назначение Сперанского на должность Пензенского губернатора заставило графа Кочубея поверить в его невиновность и в ложность бросавшихся в его адрес накануне Отечественной войны обвинений.
* * *Биографы писали впоследствии, что, пребывая в Пензе, Сперанский «брезгал своею должностию» и мало уделял внимания делам. Действительно, бывший всего пять лет назад первым сановником Российской империи, он тяготился своей губернаторской должностью, звал ее пренебрежительно «инвалидною». Но пренебрегая должностью, Сперанский отнюдь не пренебрегал делами.
Немедленно по прибытии в Пензу Михайло Михайлович принялся наводить порядок в самом губернском управлении: упорядочил и рационализировал делопроизводство, страшно запущенное при прежних губернаторах, ускорил рассмотрение годами тянувшихся судебных тяжб, развернул активную борьбу со злоупотреблениями местных чиновников. Аппарат управления губернией новый Пензенский губернатор обновил за короткое время почти полностью. В обращении с чиновниками он всячески отличал людей умных и способных, приближал их к себе, награждал, советовал трудиться с большим рачением, упорством и энергией, говоря, что только такой труд откроет для них «путь к успехам и счастию». В частности, им был принят на работу в канцелярию выпускник местной духовной семинарии двадцатилетний Козьма Григорьевич Репинский. Долгие годы он будет личным секретарем Сперанского и впоследствии сделает чрезвычайно успешную карьеру на государственной службе, достигнув чина действительного тайного советника.
«Хотите ли знать образ моей жизни, — сообщал Сперанский 31 октября 1816 года П. Г. Масальскому. — Утро — в губернском правлении. Обедаю каждый день на большом званом обеде у здешних весьма избыточных дворян. Вечер — дела уголовные. Сплю прекрасно и давно уже не бывал так бодр и здоров. Со временем надеюсь быть свободнее, когда очищу губернское правление и земские суды от множества запущенных дел». Ему же — 20 ноября: «Новость дел и лиц окружила меня здесь как бы туманом».
