Семен Резник - Против течения. Академик Ухтомский и его биограф

Ознакомительная версия.

И – словно замерло все до рассвета…

Пробежало еще два месяца, Меркулов пишет: «Наши дела на стадии замерзания – мелодично позванивают льдинки, купол неба чуть засветился северным сиянием – и тишина – и мы ждем. Рукописи пока без движения! Я написал жалобу Микулинскому и Федорову на здешних работяг “Науки”»[422].

Но проблемы сводились не только к издательской волоките. Не всем пришлась по душе реабилитация клейменого Альбрехта Галлера. Это видно из того же письма:

«Вчера в Военно-Мед[ицинском] музее на заседании Об[щест]ва историков медицины прочитал доклад о Галлере (55 минут). Многим понравилось – был у меня подъем и эмоциональный заряд. Портил дело пред[седатель] собрания проф. [М. А.] Тикотин (зав. кафедрой истории медицины Л[енинградского] Медицинского] И[нститу]та имени Павлова). Этот бездарный карьерист с замашками «кристально чистого подвижника», склонного к лозунгу «тащить и не пущать», – пытался меня пугать и упрекать в апологии и т. п. грехах. Хотя сие было мною парировано с пристойной едкостью и насмешкой, он долго брюзжал»[423].

Брюзжание профессора Тикотина оказалось лишь первым легким облачком. Тучи стали сгущаться. М. Г. Ярошевский нашел новый повод к недовольству Меркуловым, хотя этот повод не имел никакого отношения к рукописи о Галлере. Василий Лаврентьевич написал для серии ЖЗЛ внутреннюю рецензию на рукопись А. Брагина о Сеченове. Рукопись была очень слабой, что и было показано в рецензии. Но оказалось, что автору покровительствовал профессор Ярошевский.

«Он наотрез отказался визировать (как ответ[ственный] редактор) перераб[отанную] рукопись о Галлере, и уже 5 месяцев нет ей движения. Причины вызывающе демагогически ядовитые. А в письме ехидно (26/478) писал, что ведь это более-де ответственно – писать для “Науч[но]-биогр[афимческой] серии” [издательства “Наука”], чем для “Молодой гвардии”. Т. е. “холодная война” перешла в горячую. Не взирая на протесты А[льбины] В[икторов]ны, я написал 6 стр. объяснительной записки и “сжег все мосты”»[424].

К особо выдающейся роли Ярошевского в торможении книги о Галлере Меркулов возвращался в своих письмах не раз, особенно подробно в поистине трагическом письме от 28 ноября 1978 года. Извиняясь за задержку с ответом на какую-то мою открытку, он сообщил о целом букете болезней – своих и жены, – которые на них навалились.

«“Корабль течет и мчится на рифы”, как сказал бы бывалый морской волк. Душевная депрессия Альбины <…> сопровождается частыми взрывами – потоком упреков в неустроенности жизни. Отказы в отдельной однокомнатной квартире в нашем же доме в 4-х инстанциях в августе 1977 г. были смягчены потоком лицемерных словес «гуманных администраторов», смысл которых краток: «не надейся и не жди!»

Альбину очень взволновало и поведение М. Г. Ярошевского – ответ[ственного] редактора моей рукописи «А. Галлер». Как Вы помните, благодаря Вашему посредничеству[425] я сочинил рецензию на рукопись A. M. Брагина «Сеченов». По-видимому, это сотрудник Ярошевского. Он мне звонил и настаивал на том, чтобы я признался, что «перегнул палку и загубил ценное произведение». Я отказался. Но в мае 1976 года Ярошевский предложил мне писать на паях солидную работу на 20 печ[атных] листов: «Школа И. П. Павлова», и на странных условиях: я сочиняю основную часть, получу гонорар, но книга должна выйти только под фамилией Ярошевского. Мне еще не доводилось быть ландскнехтом у феодалов мира сего! Я отказался и высмеял его.

Он спохватился и стал сулить «златые горы и реки полные вина». 1) зачислить меня консультантом в Ин[ститу]т истории естествознания и техники, гонорар и книга пополам и т. п. 2) клялся в любви, уважении и вечной преданности. Но уже протекло 2 года и 4 месяца, никто меня никуда не причислил. <…>

И вот после медлительной работы (8 печ[атных] листов за 3 месяца одолели с редакторшей [издательства] Эткинд-Налбодьян) мы отослали все те изменения, которые сделаны, и дополнения [Ярошевскому], и я просил [его] в письме приехать, чтобы поработать со мною и редактором, и что же? 26 апреля получаю язвительное письмо: «Чувство ответственности перед рукописью и серией не позволяет мне завизировать Вашу рукопись. Но это не изменило моих добрых отношений к Вам». К сожалению, главред [издательства «Наука»] А. А. Фролов из-за праздников майских отложил свой телеф[онный] разговор с Ярошевским и Соколовской З. К., а, изрядно выпив перед Днем Победы, был сражен смертью! Наступил долгий период междуцарствия, потом решили сделать ксерокопию, и все это так медленно, что полный текст моей рукопись был отправлен в Москву только 10 октября 78 г. Я написал резкое письмо С. Р. Микулинскому – не отвечает, Ярошевский молчит и не отвечает на письма»[426].

Последний раз Меркулову пришлось встретиться с Ярошевским почти за два года до этого письма, в январе 1977-го, в Ленинградском доме ученых, на симпозиуме по теме «Роль научных дискуссий для прогресса науки». Ярошевский председательствовал и выступил с большим докладом, в котором, как писал мне Василий Лаврентьевич, не сказал ничего нового, а только перепевал то, что давно им же было опубликовано. Меркулов, по своему обыкновению, поднял новый пласт материала и – снова поплыл против течения. В своем докладе он проанализировал нападки А. А. Герцена (сына А. И. Герцена), врача и профессора физиологии, работавшего в Швейцарии, потом в Италии, на Сеченова, затем на Введенского, затем на Павлова, на что все трое отвечали экспериментами.

«Я показал, что такие научные дискуссии ведут к прогрессу науки и осмеянию высокомерных субъектов, снисходительно относящихся к ученым рангом повыше них. Науковедствующим философам сие мое выступление не понравилось, ибо велик пиетет к отцу Герцена! Как будто у умных отцов не бывает плохих детей! Естественно, мои тезисы в печать не попали. Но довольно о Ярошевском, рвущимся к креслу член-кора АН СССР, бог с ним»[427].

А вот и итог хождения по мукам рукописи о Галлере (к счастью, не окончательный):

«В рукописи я показал, – писал мне Василий Лаврентьевич, – что если и хвалят Ламетри за книгу «Человек-машина», то ведь он напечатал «Человек-растение» и кучу других поверхностных произведений. А уж пасквиль «Маленький человек с большим хвостом», [где он] представил Галлера безбожником, обсуждающим с проститутками содержание книг Бюффона, и т. п. – это позорное сочинение. А у нас всегда смотрят в БСЭ, где написано, что основоположники чтили озорного француза – прихлебателя Фридриха II-го. Второе, рассматривая взаимоотношения Вольтера и Галлера, я вновь двинулся против течения. Вольтер в своих философских повестях проповедовал гедонизм[428] в комбинации с критикой язв феодального общества, но он был сторонник просвещенного абсолютизма, а Галлер напечатал три исторические повести: «Фабий и Катон», где выразил свое кредо республиканца, «Альфред – король англосаксов», где попутно похвалил конституционную монархию в Англии, о коей он имел возможность знать, прожив в Англии в 1727 г. два месяца, и «Узонго» – о мудром правителе Ирана, перешедшем в христианство. <…> И третий мой грех, напугавший Ярошевского и его единомышленников, в том, что, анализируя некоторые пункты «Элементов физиологии тела человека» (8 томов, около 4000 страниц, со сносками на 13000 источников), я даю его схему отражения предметов, событий и законов мира в 5 фаз, что представлено за 106 лет до рождения В. И. Ленина, а, следовательно, и до его теории отражения!!! И добавив в конце, как воспринял поэму «О происхождении зла» А. Галлера (1728) Н. И. Новиков[429], усадив[ший] Н. М. Карамзина за ее перевод (затем Карамзин поехал в Швейцарию и там встречался с друзьями Галлера в 1789 году, с Бонне, Лафатером и другими), я, по мнению пугливых людей, поднимаю на щит масона Н. И. Новикова»[430].

Ознакомительная версия.