И тут началось. Разразилось чуть ли не второе восстание, но уже в польских кругах в Лондоне.
Теперь сообща набросились на Соснковского, словно это было самым важным в тот момент. Миколайчик, а также англичане при его поддержке, ну и, конечно, Андерс, считавший, что наступил походящий момент для устранения верховного главнокомандующего и занятия, наконец, этого такого желанного престола, — все они решили использовать обстановку для снятия Соснковского. Андерс быстро приехал в Лондон, чтобы на этот раз лично проследить за ходом событий и не прозевать такого необыкновенного случая, чтобы не повторилось то, что произошло после смерти Сикорского.
Эти прямо-таки непрекращающиеся драки в самых высоких польских сферах, происходившие к тому же в период Варшавского восстания, не только не помогали ему, а наоборот, сводили на нет и так уж незначительный наш международный авторитет. Премьер Миколайчик в первой половине сентября дважды был у президента Рачкевича с требованием снятия Соснковского с занимаемого им поста. В этот период Миколайчик довольно резко выступал против Соснковского потому, что тот вмешивался в политику и тем самым срывал переговоры в Москве, которые вел Миколайчик. Соснковский даже угрожал выйти из подчинения вместе со всеми войсками, если переговоры приведут к объединению лондонского правительства с Люблинским комитетом, что выразил в телеграмме, адресованной Рачкевичу:
«Докладываю господину президенту, что если результатом настоящей поездки в Москву явятся уступки за счет Польши и произойдет в той или иной форме слияние легального правительства с правительством советских агентов, то польские вооруженные силы не потерпят подобного оборота дела, и в таком случае я предвижу трудно оценимый по своим последствиям кризис, могущий выразиться по меньшей мере в отказе подчиняться правительству, которое привело решение польского вопроса к такому состоянию...»
Англичане также уже без всякого стеснения оказывали по этому вопросу давление на президента, а министр Иден был у Рачкевича 22 сентября 1944 года и прямо ставил вопрос об освобождении Соснковского. В этот же день, 22 сентября, по своей инициативе и под нажимом англичан Совет министров единогласно принял решение, требующее от президента снятия Соснковского.
Андерс, конечно, подстрекал любые выступления против Соснковского, радуясь в душе его поражениям, и внешне показывался с грустным и озабоченным лицом. Одновременно он как мог хлопотал о своем деле перед англичанами. Будучи теперь уверенным, что достиг своего, 25 сентября он покинул Лондон, направляясь обратно в Италию.
Под влиянием всех этих интриг, ходатайств и нажимов Рачкевич 30 сентября 1944 года освободил Соснковского от поста верховного главнокомандующего.
Андерс считал, что теперь он остался один на поле боя, и не видел вокруг себя соперников, которые так же осмелились бы хлопотать о получении этого поста, тем более, что он имел полную поддержку со стороны англичан.
Тем не менее, продолжая следить за «своим делом», Андерс 2 октября направил президенту телеграмму, в которой между прочим писал: «...Солдат глубоко верит господину президенту, в лице которого видит величие Речи Посполитой и защитника суверенитета, независимости и целостности Польши...»
Этой льстивой телеграммой Андерс хотел, с одной стороны, напомнить о себе, а с другой, указывая, что верит в президента, давал понять, что на этот раз президент уже не может его обойти и пришлет ему назначение на пост верховного главнокомандующего.
Но именно в тот же день президент на вышеуказанную телеграмму ответил назначением на пост верховного главнокомандующего генерала Бур-Комаровского.
Андерс был сражен этой вестью, как громом, такого оборота никак не ожидал. Он упрямился, и хотя этого не объявил публично, перестал с этого времени признавать Лондон своей вышестоящей властью.
Но и Лондону он порядочно надоел. Таким образом, на этот раз не могло быть и речи о назначении Андерса на этот пост.
Верховным главнокомандующим был назначен Бур-Комаровский, о котором было известно, что фактически он не сможет выполнять этих обязанностей. Было известно, что он капитулировал и находится в плену. Словом, выбор являлся функцией, это каждый прекрасно понимал.
Обязанности верховного главнокомандующего разделили между тремя лицами. Ряд функций принял генерал Копаньский, начальник штаба, а часть генерал Кукель, как министр национальной обороны. Некоторые функции оставил за собой президент Рачкевич. Это была невероятная бессмыслица, но все предпочитали идти на подобный абсурд, чем поручить пост верховного главнокомандующего Андерсу, которого видели насквозь и подстрекательских методов которого уже никто не мог переносить.
Такого афронта Андерс еще ни разу в жизни не испытывал, это была явная пощечина и доказательство полного недоверия к его персоне.
После временного потрясения Андерс пришел в себя и решил не сдаваться. Поддерживаемый англичанами, он так долго хлопотал, так долго интриговал, представляя всем, а в особенности англичанам, какой вред приносит отсутствие верховного главнокомандующего и какие неприятности от этого и от того, что он им не является, могут быть в будущем, что в конце концов договорился с фельдмаршалом Александером о необходимости назначить его, Андерса, на этот пост. Затем представил это президенту и так долго просил и угрожал, что в конце концов после полугодовых стараний, используя международную обстановку, получил 26 февраля 1945 года назначение на время отсутствия Бур-Комаровского «исполняющим обязанности верховного главнокомандующего».
Таким образом, наконец-то, он обрел желаемый пост.
Тем временем приближался срок моего выхода из тюрьмы. Попав под амнистию лондонского правительства, я должен был покинуть тюремные стены 17 марта 1945 года.
Во всем мире принято, что заключенный после отбытия срока наказания освобождался и никто не имеет права его дольше задерживать.
Со мной произошло иначе.
Только я вышел из тюрьмы и направился в город к знакомым, как подъехал автомобиль жандармерии Андерса, из которого выскочило несколько жандармов. Схватили меня средь бела дня на улице, бросили в машину и вывезли в пустыню. Ликвидировать там человека было очень просто. Но это насилие, совершенное на глазах нескольких десятков людей, произвело такой шум, что в дело вмешались даже местные палестинские власти. Одновременно об этом появился ряд заметок и более крупных статей в прессе. Совершенно очевидно, что и мои коллеги предпринимали различные шаги, старались позаботиться обо мне и делали все, чтобы меня освободить. Это было тем легче, что такое явное насилие, совершенное совсем открыто, глубоко возмутило всех, так что мне помогали со всех сторон. Особенно успешным были старания господ Тхенув. Вот почему после двухнедельного пребывания в пустыне в лагере Квасасин я был освобожден.
