После этих дебатов я познакомился с мистером Ллойдом Джорджем. Нас представили друг другу в баре палаты общин. Поздравив меня, он сказал:
— Судя по вашим чувствам, вас ослепляет блеск Британской империи.
Я ответил:
— А вы смотрите на нее слишком издалека.
Так началось наше долгое сотрудничество, выдержавшее множество испытаний.
С тех пор только две мои речи в этом парламенте имели такой же успех, и обе они были произнесены в первые месяцы моего членства. Военное министерство назначило командующим бригады в Гибралтаре некоего генерала Колвилла. Когда дело уже было сделано, всплыли подробности одного годичной давности сражения в Южной Африке, в котором генерал, по мнению министерства, проявил себя не лучшим образом. Его сняли с командования. Оппозиция защищала Колвилла и возмущалась этой запоздалой расправой. В часы подачи запросов поднялся шум, и на следующую неделю были назначены дебаты. На этой территории я чувствовал себя как рыба в воде и к тому же имел время выбрать наиболее эффективную линию защиты. Дебаты начались для правительства неудачно, со всех сторон сыпалась критика. В те дни поражение в дебатах было несчастьем для администрации, даже очень сильной. Считалось, что это компрометирует партию. Министры страшно расстраивались, когда чувствовали, что Харкурт, Аскуит, Морли или Грей пробивают брешь в их обороне. Тут кстати явился я со своей, как все поначалу подумали, полемической речью; на самом же деле это был лишь результат счастливого предвидения того, куда повернут дебаты. По существу, я защитил правительство при помощи аргументов, которые одобрила оппозиция. Консерваторы остались довольны, либералы рассыпались в похвалах. Мой все более близкий друг Джордж Уиндхем, ставший теперь министром по делам Ирландии, передал мне лестные отзывы о моем выступлении, исходившие из самых высоких министерских кругов. Словом, я приобрел некий статус в палате.
И вместе с тем я обнаружил, что явно расхожусь с магистральной линией консерваторов. Я был всецело за войну, разгоревшуюся тогда опять, но приобретшую характер беспорядочный и хаотичный. Я считал необходимым воевать до победного конца, для чего задействовать больше живой силы и лучше организовать ее. Мне казалось разумным использовать индийский корпус. В то же время я восхищался отчаянным сопротивлением буров, осуждал чинимые над ними насилия и надеялся на то, что им будет дарован почетный мир, который навечно связал бы нас с этими храбрецами и их вождями. Поджог ферм я считал отвратительным самоуправством. Я протестовал против казни командующего Шиперса и, возможно, способствовал помилованию командующего Круитзингера. Расхождение мое с господствовавшим мнением простиралось и на более общие вопросы. Когда военный министр сказал: «В воинственную державу нас превратил случай. Теперь мы должны приложить усилия, чтобы таковой остаться», я был возмущен. Я считал, что нам следует положить войне конец с помощью силы и великодушия и поскорее вернуться на тропу мира, разумной экономии и реформ. Хотя я и пользовался привилегией общаться в свете с большинством вождей консервативной партии, хотя мистер Бальфур и проявлял ко мне неизменную доброту и расположение, хотя я и виделся с мистером Чемберленом и слышал его свободные и непредвзятые суждения по самым разным вопросам, я упорно склонялся влево. Розбери, Аскуит, Грей и в особенности Джон Морли, как мне казалось, понимали меня гораздо лучше, чем понимало мое собственное партийное руководство. Я восхищался интеллектуальной мощью этих людей, вдохновляющей широтой их общественных взглядов, не придавленных грузом практических соображений.
Читателю не следует забывать о том, что, не пройдя курса в университете, я не имел за спиной школы юношеских споров и дискуссий, когда мнения формируются или претерпевают изменения свободно, в атмосфере счастливой безответственности. Я был уже известным политическим деятелем и, по крайней мере, сам придавал большое значение всему, что я говорил и что часто тиражировалось прессой. Мне хотелось направить консервативную партию в сторону либерализма. Я выступал против оголтелого национализма и сочувствовал бурам. Не разделяя полностью взглядов обеих партий, я был так неопытен, что полагал свою задачу лишь в том, чтобы, выработав правильную точку зрения, бесстрашно ее выражать и отстаивать. Верность своим идеям я почитал превыше всякой другой верности. Я не придавал значения партийной дисциплине и принципу единства партии, не считал нужным послушно жертвовать ради них своим мнением.
Третья моя речь была посвящена весьма серьезной проблеме. Военный министр мистер Бродрик обнародовал свой широкомасштабный проект реорганизации армии. Он предложил все воинские формирования — регулярные войска, добровольцев и милицию — разбить на шесть армейских корпусов, что свелось бы в конечном счете к простой канцелярской перетасовке. Я решил выступить с критикой проекта, присовокупив к этому вопросы бюджетных ассигнований. Речь свою я готовил полтора месяца и выучил назубок, так что мог начинать ее с любого места и двигаться в любом направлении. На дискуссию отвели два дня, и, по счастью и благодаря расположению ко мне спикера, мое выступление состоялось в одиннадцать часов первого дня. Б моем распоряжении был час до полуночи, когда предполагалось провести голосование по другому вопросу. Зал был полон, все места заняты, и меня слушали с неослабным вниманием. Я развернул атаку, подвергнув критике не только политику правительства, но и настроения и тенденции, возобладавшие в партии консерваторов, и призвал к миру и сокращению расходов и вооружений. Консерваторы были изумлены и озадачены, в то время как оппозиция ликовала. Речь моя имела безусловный успех, но она явно шла вразрез с мнением почти всех политиков, занимавших места вокруг меня, и не могла встретить их сочувствия. Я заблаговременно послал ее текст в «Морнинг пост», где она уже печаталась. Что было бы, если б выступить мне не дали или прервали на середине, трудно даже вообразить. Словом, моя проделка заставила-таки меня понервничать, и я испытал огромное облегчение, когда все благополучно закончилось. Но добиться того, чтобы палата внимала твоим речам затаив дыхание, — это дорогого стоило!
Между тем лорд Перси, лорд Хью Сесил, мистер Иэн Малькольм, мистер Артур Стенли и я объединились в небольшой парламентский кружок и получили прозвище «хулиганы». Каждый четверг мы ужинали в палате, угощая кого-нибудь из знаменитостей. В гостях у нас перебывали все видные деятели обеих партий, а иногда мы приглашали и заметных людей со стороны, вроде мистера У.-Дж. Брайана. Мы попытались зазвать даже самого лорда Солсбери, но он ответил нам встречным предложением отужинать с ним на Арлингтон-стрит. Премьер-министр был в превосходном настроении и с важностью обсуждал с нами любые вопросы, которые мы поднимали. Выходя от него на улицу, Перси сказал мне:
