Государь еще раз вздохнул.
— Нам бы, господи помилуй, свою бы землю вернуть. Коли возьмем Смоленск, великий камень с души моей спадет. Моему батюшке счастья в том деле не было. А город-то — уж такой русский! Царь Борис еще стены-то возводил — Россию оборонять.
— Выходит, царь Борис крепкие стены поставил на наши же, русские головы!.. — удивился старичок.
— Не было ему счастья. — Алексей Михайлович перекрестился. — Помолись, старче, за мою, государскую, удачу, добре помолись.
— Помолюсь! — охотно согласился старик. — Уж ради тебя-то лба не пожалею.
Царь со старцем калякал, а Никита Иванович Романов изливал наболевшую душу Федору Михайловичу Ртищеву. Говорил злое, с явным умыслом. Ртищев — царев стольник, уж непременно перескажет услышанное.
— Молодость непутевая! — ворчал Романов. — Ну, скажи, Федор Михайлович! Ты тоже человек молодой, однако ж степенный. Разумно ли подвергать риску династию, царство, весь православный мир? Случись что с нами, кто постоит за Россию, за святую церковь? И так ведь большая часть православных под Магометом да под папой!.. Я потому так говорю, что всегда был государю опорой и его ходатаем. Кто к толпе убивцев на Красную площадь выходил? Никита Иванович — другого смельчака не сыскалось.
— Государь тоже выходил, — сказал Ртищев.
— И государь выходил! Потому и беспокоюсь: больно смел! Разве я против того, чтоб идти и взять у латинян проклятых наш православный Смоленск? Не против! Не противник Никита Иванович умному делу, но ведь умное-то дело нужно и вершить умно… С русским ли войском короля воевать? Войско сначала надо бы обучить да вооружить. Ведь у поляков-то одни гусары чего стоят, крылатая их конница! Пустят на стрельцов — и будет красная капуста… Нет, ты сначала обучи войско, в броню одень, оружие какое следует дай, а потом с Богом — воюй.
— Прости меня, грешного, Никита Иванович, — сказал Ртищев, опуская глаза, — я в ратном деле не сведущ. Однако ж думаю, сила войска не в одной только выучке. Есть еще время, которое для одних бывает сильным нынче, а для других — завтра. Для польского короля «нынче» — слабое время. Хмельницкий и тот его потеснил.
Лицо у Никиты Ивановича стало надменным, скосил глаза на Ртищева, головы не повернув.
— Тоже умник! Ну и ступай к своему… Ужо погляжу, как, штаны теряя, бежать будете. Ох и посмеюсь же я тогда над вами, а потом и поплачу. И прежде всего над собой: не умел умников на ум навести.
3
Пророчество старшего из Романовых, однако, не сбылось. 28 июня государь со своим государевым полком стал под Смоленском в Богдановой околице.
Такой великой каменной стены государь еще не видел. Двадцать девять глухих башен и девять надвратных. На каждой бойницы в три яруса, а на тех, что над воротами, — бойницы в пять огнедышащих рядов.
«Да как же такую стену возьмешь?» — подумал царь, опуская глаза, чтоб никто из ближних людей не увидел в них недоумения и тоски.
Как на грех, по дороге от Смоленска шел обоз с покалеченными войной людьми.
В первых телегах лежали тяжелые, кто в беспамятстве, кто и не дышал почти. Иные стонали, иные с губами, покусанными в кровь, зато на лице — ни кровинки. При виде государя обоз стал.
— Где их? — спросил Алексей Михайлович шепотом.
С ним был Федор Михайлович Ртищев. Ртищев подошел к сопровождавшему обоз пятидесятнику.
— Государь спрашивает, где страдальцы получили ранения? Далеко ли везешь их?
— Кого на Колодне тронуло, кого над стенами. Поляки на вылазку ходили, а наши проворонили.
— А везешь куда? Некоторые совсем плохи.
— Да уж и так троих по дороге сняли… Тяжелых в сельцо везу. По избам раздам. Может, кто и очухается. А у кого ноги-руки, тех в Вязьму али по монастырям.
Алексей Михайлович обошел повозки, жалуя сильно раненным по золотой крошечной деньге, а тем, кто получил раны полегче, позолоченные копеечки. Эти деньги были и для самого царя новостью. Предназначались они для выплаты жалованья реестровым казакам Хмельницкого. Реестр отправлялся по договору в шестьдесят тысяч, но он так никогда и не был составлен, за свободу воевала вся Украина, и невозможно было дать одним и обделить остальных.
Сундуки с деньгами через три огня вывезли из Москвы. Сопровождавший их отряд выставил сундуки перед засекой и вернулся. Ни в Москву, ни из Москвы ходу не было. К царю на войну ехали окольными дорогами. На крепких засеках все проходили через баню и крутую, аж волосы трещали, парную.
Раздав раненым деньги, царь махнул возницам рукой, чтобы ехали, и все крестился и кланялся проходящему мимо обозу.
Обоз скрылся из глаз, а государь стоял на прежнем месте, смотрел вослед. Федор Михайлович Ртищев осторожно спросил:
— Государь, не дозволишь ли сказать тебе?..
Алексей Михайлович вытер ладонями слезы с глаз, поглядел на Федора Михайловича и снова заплакал.
— Жалко… Господи! Вон что война с людьми-то делает… А ведь я на нее, на войну-то, с великою охотою явился. Ну да не царские все это слова…
Взял себя за нос двумя пальцами, отсморкнулся, поданным Ртищевым платком вытер глаза и нос.
— Говори, Федор Михайлович. Для твоих слов мои уши всегда отверсты.
— Государь, — лицо у Ртищева вспыхнуло вдруг, — не прими, упаси боже, мою просьбу за трусость… Но что я тут, на войне? Только хлеб даром ем… Дозволь мне отъехать в Вязьму. Буду всех увечных собирать и лечить. Чем дальше, тем ведь больше будет и своих, и чужих. Чужие-то они — нам чужие, а Богу все свои.
— Ах, Федя! — изумился государь. — Ах ты, голубчик! Воистину так: богу — все свои… Отпускаю тебя с хорошим сердцем… Только денег не дам. Боюсь протратиться. Война, сам видишь, деньги жрет, как свинья. Чего ни дай и сколько ни дай… Хорошо, хоть медных додумались начеканить… А ты с Богом! С Богом поезжай!
Обнял Федора Михайловича, поцеловал.
— К Марии Ильиничне напиши! Царица у нас, слава богу, сердобольная. Она и денег даст, сколько может. Напиши ей, и сам я тоже напишу.
И, просветлев лицом, пошел государь к своим делам, по-детски забыв о раненых, ибо теперь ранеными было кому заняться.
4
Выпадают и царям дни, полные удачи и большого государева счастья. По прибытии на стан в Богданову околицу, в праздник святых апостолов Петра и Павла, едва отслужили утреню, примчался во весь дух сеунщик боярина и воеводы Василия Петровича Шереметева. На государево пресветлое имя сдался славный и древний русский город Полоцк.
— Полоцк брал великий государь Иван Васильевич, и мы взяли! — воскликнул государь и тотчас наградил сеунщика новым серебряным рублем, а боярину Василию Ивановичу Шереметеву велел передать золотой в десять червонцев — португал.
