– Жулики и хулиганы убегали иногда с таких объектов,- включился в рассказ и Миша.- А куда убежишь? Ограбят чью-нибудь квартиру, пропьют наворованное, а поутру их, еще тепленьких, найдут в чьем-нибудь сарае и приведут в тот же лагерь.
– Ну а какова была тюря? – спросила хозяйка.
– Никогда нам ее не забыть!
И я рассказал, как мы сидели по-турецки вокруг своих мисок, черпали ложками водку с кусками хлеба и с превеликим трудом глотали этот «суп».
– А помнишь, что было с нашим десятником? – улыбнулся Миша.
– Разве можно забыть? Ведь ему водки досталось из каждой бутылки, а в кружку входит не меньше четвертинки. А закусывал-то он… рукавом. Свой-то полдник, что в кармане был, он уже давно сжевал по кусочку…
И, глядя больше на хозяйку, я рассказал, как мы, уходя с объекта вечером в лагерь, втолкали его, упирающегося и с матюгами, между двумя нашими шеренгами, а он шебутил и пытался идти отдельно. Как же, он ведь начальник над нами!.. Стражник, конечно, все это видел,- в охрану дураки редко попадаются, а этот наш подсменный дураком не был,- все он, конечно, заметил и в душе, наверное, благодарил нас, что мы сумели обуздать десятника и довести до зоны. Ведь охраннику тоже могло влететь от своего начальства за допущенную пьянку на объекте…
– Значит, ему влетело? – спросил Костя.
– Нет. Перед лагерем десятник все же сообразил и притих и через ворота прошел даже не шатаясь и как положено – отдельно.
– А охранники страшные? – опять спросил Костя.
– Разные бывают, но страшных мы не видели. Кроме того, и охранниками-то их называют не совсем правильно. Нас же никто не украдет! Чего же нас охранять? Вернее будет называть их сторожами или стражниками. Потому что их обязанность- стеречь порученных им заключенных, стеречь, чтобы не потерялись…
В тот вечер у Балашовых мы беседовали долго, ребятa уже спать улеглись. Потом мы с Михаилом вышли на улицу и сели на лавочку под окнами покурить. Тут я и Рассказал ему, откуда и как удалось мне уйти, о краже у меня денег, неоценимой помощи неизвестных мне людей в Сковородине и о своем «трудовом подвиге» в Шилке.
– Ну ты и смелый, Иван! И счастливый, бродяга!
– Ты пока не хвали, а то я, чего доброго, еще завоо6ражаю. Тут просто привалила удача, а может быть, и счастье. Ты лучше подумай, как мне здесь подработать рублишек двести, чтобы хотя до Кирова доехать.
– Я знал, что тебе надо помочь, и сегодня кое-куда успел наведаться и кое с кем поговорить,- обрадовал он меня.- Работа найдется, не тужи. Тут у нас намечается одно важное строительство, и на станции простаивает много поездов с материалами; не успевают разгружать. Берут всех желающих. Многие наши ребята ходят вечерами на разгрузку и неплохо зарабатывают. Вот и я смекнул: я оформлюсь на работу, чтобы потом получить деньги, а ты будешь за меня работать хоть сутками, под моей фамилией. Если не возражаешь, то утром я и оформлюсь.
Это было самое лучшее из того, на что можно было здесь рассчитывать. Обрадованный удачей, я сразу согласился.
На другой же день, под вечер, я вышел на работу под фамилией Балашов и рьяно взялся за дело. Напарник мне попался старательный, и дело у нас спорилось. Выгружая из вагонов различные стройматериалы, я вспоминал свои студенческие годы в комвузе, когда в воскресные дни я со своим другом Истоминым ходил на погрузочные работы в Ленинградский торговый порт. Подумал я и том, что в первые десять дней своей вольной жизни я уже второй раз нанимаюсь на работу под чужой фамилией…
В Боготоле я заработал около трехсот рублей, торжественно врученных мне Михаилом по окончании работы. Разгрузка простойных вагонов закончилась, новых составов пока не ожидалось, а другой работы подыскать не удалось. И проедаться здесь дольше мне не было смысла.
– Поеду дальше, авось где-нибудь еще подвернется случай заработать.
– Поживи еще. В крайности я перехвачу у кого-нибудь сотняжку – глядишь, и хватит до дому.
– Нет, надо ехать. Лишний день – лишний расход. А в долги тебе залезать незачем. От тебя я ничего не возьму, не старайся. Пускай Катя добывает билет до Кирова на семьдесят второй, коли у нее есть знакомая кассирша на вокзале, и делу конец.
Так и решили. А утром, когда все покинули дом, я долго раздумывал, не продать ли здесь на барахолке свой бушлат и баул. Эта коммерция может прибавить мне еще рублей пятьдесят – шестьдесят. Но когда я подумал, что без багажа и верхней одежды дальний пассажир может вызвать естественное подозрение у окружающих, то решил отложить эту затею на крайний случай. Кроме того, без бушлата мне пришлось бы целую неделю валяться на голой полке. Для меня это не было бы тягостным, к жесткому я давно привык, но коль ты пассажир – чем-то все же должен походить на пассажира, значит, следует иметь минимальную экипировку. Да и костюм было жаль затаскивать, все же он пока у меня «выходной».
Днем я побродил по городу, а потом дошел и до станции, чтобы пооглядеться и посмотреть расстояния по карте. Размышляя о дальнейшем пути, я очутился на пустующей площади у одного из привокзальных ларьков не то с квасом, не то с галантереей. Перед окошком ларька увивался бравый молодец в полувоенной форме, вовсю стараясь завлечь в свои сети молоденькую продавщицу. Ухажер стоял ко мне спиной, играя всем своим гибким станом. Я остановился в пяти шагах и, не сдержав любопытства, стал наблюдать за развитием романа.
Заметив, что его подруга смотрит куда-то ему за спину, молодец машинально обернулся и посмотрел на меня отсутствующим взглядом, продолжая что-то говорить ей. Однако, увидев его, я почувствовал, как ноги мои начинают подкашиваться, а тело покрылось холодным потом. Передо мной стоял охранник колонны № 71, который год назад не однажды водил нашу бригаду на постройку штакетной ограды. Он смотрел на меня, а я на него, как кролик на удава, и если бы его мысли не были заняты другим, он бы сразу заметил, как побледнело в ту минуту мое лицо и какой животный страх выражали мои расширенные глаза…
«Узнал или не узнал?» – думал я в эти мгновения, сделав огромное усилие, чтобы отвернуться. Кажется, я все же сумел выдавить подобие поощрительной улыбки по его адресу, повернулся и пошел, едва отрывая чугунные ноги от земли.
Между тем мой охранник снова оборотился к улыбчивой ларечнице, не придав, вероятно, мне никакого значения. Я же, придя в себя, по здравом размышлении рассмеялся над собой: «Эх и болван же ты, братец! Вот уж истинно-пуганая ворона и куста боится!»
В лагере все мы выглядели одноликой массой, зэками без имен и фамилий. Всякий охранник отвечал не персонально за Иванова и Сидорова, а за количество сданных под его охрану заключенных. А какие они? Серые, стриженые и без очков. Здесь же он был не охранником, а обычным безответственным обывателем и перед собой увидел тоже обывателя, да еще и в очках… Но не раз вспоминал я об этой встрече, не забыл ее и теперь.
