Ознакомительная версия.
Современная цивилизация и музыка.
Французская революция. — Плебей достигает наконец гражданского равенства. — Машины, хорошая полиция, мягкость нравов увеличивают благосостояние. — Освобождение и тяжелые брожения умов.
Влияние такого порядка вещей на умы. — Господствующей личностью является мечтательно-грустный честолюбец. — Болезнь века.
Влияние такого настроения умов на художественные произведения. — Новые литературные формы. — Лирическая и философская поэзия. — Изменения и нововведения в пластических искусствах. — Развитие музыки.
Начало музыки в Германии и Италии. — Процветание ее совпадает с великим обновлением идей нашего века. — Почему она всего лучше выражает современное чувство. — Причины, основывающиеся на способности ее подражать крику. — Причины, основывающиеся на неспособности ее воспроизводить формы. — Повсеместное распространение музыки.
Это блестящее общество держалось недолго, и самое развитие его было причиной его падения. Абсолютизм правительства стал под конец небрежным и, однако, тираническим; притом король раздавал лучшие места и все милости придворным вельможам, бывшим запросто в его гостиной. Это показалось несправедливым мещанству и простонародию, которые, значительно разбогатев, значительно просветившись и размножившись, становились, по мере возрастания своего недовольства, все сильнее и сильнее. Они произвели французскую революцию и, после десятилетних смут, учредили демократический порядок, основанный на всеобщем равенстве, при котором все служебные места стали доступны каждому обыкновенно после известных испытаний и экзаменов и в силу наперед определенных правил. Мало-помалу имперские войны и заразительность примера вообще перенесли эти порядки за пределы Франции, и в настоящее время можно с уверенностью сказать, что помимо некоторых местных отличий и временных отсрочек вся Европа стремится подражать им. Этот новый строй общества, вместе с изобретением фабричных машин и значительным смягчением нравов, совершенно изменил условия жизни, а с ними и характер людей. Теперь они избавлены от произвола и безопасность их охраняется хорошею полицией. Какого ни будь они происхождения, все пути открыты перед ними; громадное скопление всевозможных полезных предметов делает доступными для самых бедных ту роскошь и те удобства, которые за какие-нибудь два столетия не были известны даже богачам. С другой стороны, грубость обхождения много смягчилась против прежнего и в обществе, и в семействе; отец сделался товарищем своих детей, в то же время как мещанин стал равен дворянину; короче, во всех видимых сферах человеческой жизни тяжесть бедствия и гнета облегчилась.
Но зато честолюбие и алчность развернули свои крылья. Человек, вкушающий благоденствие и предвидящий счастье впереди, привык смотреть на счастье и на благоденствие как на вещи, следующие ему по праву. Получив больше, он стал более взыскательным, и требования его превзошли его приобретения. В то же время положительные науки достигли громадного роста, образование значительно распространилось, и свободная мысль отдалась самым смелым полетам; отсюда вышло то, что люди, оставив предания, которые прежде руководили их верованиями, сочли себя в силах, путем собственного своего ума, достигнуть разрешения наивысших истин. Нравственность, религия, политика — все подверглось их пересуду; ощупью стали они искать истины по всем дорогам, и вот, в течение пятидесяти лет, мы видим странную толкотню систем и сект, которые сменяются одни другими, чтобы дать нам новое учение и наделить нас полнейшим счастьем.
Подобное положение вещей сильно влияет на понятия, на умы и души. Господствующей личностью, т. е. главным действующим лицом, к которому зрители относятся с наибольшим интересом и симпатией, является грустно-задумчивый честолюбец, Рене, Фауст, Вертер, Манфред, вечно жаждущее смутно-тревожное и неизлечимо несчастное сердце. Несчастен он по двум причинам. Во-первых, он слишком чувствителен, чересчур принимает к сердцу мелкие невзгоды, слишком нуждается в сладких и отрадных ощущениях, слишком приучен к благоденствию или избалован. Он не получил воспитания наших предков — полуфеодального и полусельского; он не испытал суровости отца, не изведал розог в школе, не был выдержан в молчаливом почтении перед старшими, не обуздывался в своем развитии домашней дисциплиной; ему не было надобности, как в старину, прибегать к помощи своих рук и своей шпаги, странствовать по белу свету верхом, проводить ночи на дурном ночлеге. В тепличной атмосфере современного ему благосостояния и домоседного образа жизни он сделался изнеженным, нервным, раздражительным, менее способным применяться к жизни, требующей постоянного труда и постоянного усилия. С другой стороны, он скептик. Среди этого потрясения религии и общества, в этом смешении различных доктрин, при таком наплыве нововведений скороспелость слишком скоро просвещенного и слишком рано произнесенного суждения повергает юношу в пучину всевозможных приключений, сбивает его с торной дороги, которою отцы шли по привычке, руководимые преданием и влиятельным авторитетом. Все преграды, служившие для ума перилами, понемногу рушились, и он кидается в обширное безвестное поле, открывшееся его глазам. Пытливость и честолюбие его, став выше всякой меры, стремятся к абсолютной истине и бесконечному счастью. Ни любовь, ни слава, ни наука, ни власть в том виде, в каком существуют они на земле, не могут удовлетворить его, и безграничность его желаний, разжигаемая скудостью приобретений и ничтожностью утех, повергает его, изнемогшего, на собственные развалины, а надорванное, одряхлевшее, бессильное воображение не способно представить ему ни тех запредельных благ, которых он жаждет, ни того неведомого, которого ему недостает. Зло это названо болезнью века; сорок лет назад существовало оно в полной силе и, под личиною мнимой холодности или угрюмого равнодушия положительного ума, продолжается еще и доныне.
У меня недостанет времени, чтобы показать вам несчетные влияния подобного состояния умов на все роды художественных произведений. Следы его вы увидели бы в обширном развитии философской, лирической и грустной поэзии в Англии, во Франции, в Германии, в изменении и обогащении языка, в изобретении новых родов и новых характеров, в стиле и чувствах всех великих новейших писателей — от Шатобриана до Бальзака, от Гете до Гейне, от Купера до Байрона, от Альфьери до Леопарди. Подобные же симптомы вы найдете и в пластических искусствах, если обратите внимание на их лихорадочно-тревожный, или томительно-археологический стиль, на их стремление к драматическому эффекту, психологической выразительности и местной точности, если подметите сбивчивость, спутавшую все школы и испортившую художественные приемы, если не оставите без внимания обилие талантов, которые, будучи потрясены новыми впечатлениями, открыли новые пути, если распознаете глубокое чутье сельской природы, породившее своеобразную и многообъемлющую живопись пейзажа. Но вдруг развилось еще другое искусство, музыка, и развилось необыкновенно; развитие это составляет одну из самых характерных черт нашего времени, и я постараюсь указать вам зависимость его от общего направления современной мысли.
Музыкальное искусство зародилось, как и следует, в тех двух странах, где люди — певцы по природе, именно в Италии и в Германии. В течение полутора столетий, от Палестрины до Перголезе, назревало оно в Италии, как некогда живопись в эпоху от Джотто до Мазаччо, открывая приемы и отыскивая почти ощупью новые живительные для себя силы. Затем, в начале XVIII столетия, оно вдруг поднялось в лице Скарлатти, Марчелло, Генделя. Момент этот особенно замечателен. То было время упадка живописи в Италии, пора, когда, при полнейшем политическом бездействии, расцвели во всей силе изнеженность и сладострастие нравов, доставшие сентиментальничанью и оперным руладам целый сонм чичисбеев, Линдоров и влюбленных красавиц. Тогда-то именно важная и тяжелая Германия, позднее других придя к самосознанию, раскрыла наконец все величие, всю строгость своего религиозного чувства, всю глубину своей науки, всю смутную грусть своих инстинктов в церковной музыке Иоганна Себастьяна Баха, не достигнув еще до евангельской эпопеи своего Клопштока. В ветхой нации и в нации юной начинается господство и выражение чувства. Стоя между той и другой, полугерманская, полуитальянская Австрия, примиряя оба духа, производит Гайдна, Глюка, Моцарта, и перед приближением того великого потрясения душ, которое слывет французской революцией, музыка становится космополитической и мировой, как некогда живопись преобразилась от толчка, данного ей великим обновлением умов, которое зовут Возрождением. Нет ничего удивительного в появлении этого нового искусства, потому что оно соответствует появлению нового гения, т. е. господствующего характера, того тревожнопламенного больного, которого я старался описать вам; к нему-то и обратились Бетховен, Мендельсон, Вебер; к нему-то в настоящее время пытаются обращаться Мейербер, Берлиоз и Верди: к его крайней и утонченной чувствительности, к его неопределенным и беспредельным вдохновениям обращается музыка. Вся она как будто нарочно для того существует, и никакое другое искусство не в состоянии так успешно удовлетворить этому назначению потому, во-первых, что музыка состоит в более или менее точном подражании крику, который является прямым, естественным и полным выражением страсти и, действуя посредством физического сотрясения, мгновенно возбуждает в нас невольную симпатию, так что трепетная чуткость всего нервного существа находит в ней и свое возбуждение, и свое эхо, и возможность излить самое себя. С другой стороны, основываясь на соотношении звуков, не подражающих никакой живой форме и представляющихся, особенно в инструментальной музыке, как бы мечтами какой-то бестелесной души, она, лучше всякого другого искусства, способна выразить перелетные мысли, бесформенные сновидения, беспредметные и беспредельные желания, болезненную и грандиозную сумятицу возмущенного сердца, которое стремится ко всему и ни на чем не может остановиться. Вот почему, вместе с треволнениями, недовольством и надеждами новейшей демократии, она вышла из родных ей мест и распространилась по всей Европе. В настоящее же время самые сложные ее симфонии привлекают к себе толпы слушателей в той именно Франции, где национальная музыка не выходила до сих пор из пределов водевиля и легкой песни.
Ознакомительная версия.
