Дымковская игрушка не любит одиночества. Она хороша даже не в паре, а в группе с другими, в близком соседстве со своими кровными братьями и сестрами из слободы на реке Вятке.
Замечательный художник и археолог, знаток старинного быта Аполлинарий Васнецов сравнивал дымковскую игрушку с античной скульптурой: «Удивительное дело! На далеком Севере, в лесной стороне, в древнем городе Хлынове, в с. Дымково каким-то далеким эхом отозвались терракоты Херсонеса и Древней Греции. Как там обожженные из глины статуэтки окрашивали водяными красками, так и здесь. Разница только в образах, вложенных в глину: там — классические туники дев, Амур и Диана, здесь… живые, близкие нам образы».
…Под звуки задорного перепляса на сцену выбегают парни и девушки, одетые в нарядные цветастые костюмы. Танцоры кружатся парами, водят хоровод и, словно подхваченные вихрем, плывут во все убыстряющемся темпе, в огненном танце. Но мелодия вдруг обрывается, и танцоры застывают. Зритель видит перед собой фигуры, словно вылепленные и ярко расписанные мастерицами из знаменитой слободы. Танец, созданный на берегах Вятки, так и называется — «Дымковская игрушка».
Никогда, пожалуй, в многовековой жизни игрушек не было такого праздника, как осенью 1965 года, когда в Москве была устроена обширная выставка.
Богородская миниатюрная скульптура.
В Манеже разместились куклы, игрушечные звери, сказочные персонажи, заводные детские железные дороги, автомобили, космические ракеты, синтетические корабли, парашютисты, говорящие человечки, веселые книги с картинками…
Это был праздник детей. Праздник кукол, праздник игрушек. Но среди этого забавного великолепия, рожденного новейшей изобретательской мыслью и техникой наших дней, выделялись куклы, вырезанные в селе Богородском и вылепленные из глины мастерицами на берегах Вятки. Они не только не затерялись среди других игрушек, но привлекали внимание живописностью и своеобразием.
Я, приехав однажды в Дымковскую слободу, спросил одну из здешних художниц — Зинаиду Федоровну Безденежных:
— Трудно научиться вашему ремеслу?
Безденежных улыбнулась и громко позвала:
— Таня, иди сюда.
Вошла девочка лет девяти-десяти, внучка Зинаиды Федоровны. Бабушка попросила:
— Покажи, Танюша, свои куклы.
Девочка принесла глиняные игрушки, раскрашенные забавным, ярким и по-детски беззаботным узором. Я спросил:
— Сама лепила?
— Сама, — ответила Таня.
— Бабушка помогала?
— Нет, — уверенно ответила девочка. — Я сама все умею.
Зинаида Федоровна так заключила беседу:
— Нетрудное дело, да не всякому дается.
Из нашей жизни ушли многие игрушки. Некоторые из них умерли своей смертью. Но нельзя не пожалеть о том, что мы предали забвению многие сельские игры, полные поэтической прелести.
Есть в Загорске музей игрушки. В его запасниках лежат большие коллекции русских народных кукол. Любопытно происхождение этого собрания. В конце прошлого века игрушечным промыслом в России заинтересовался молодой тогда и энергичный художник Николай Дмитриевич Бартрам, самозабвенно увлекавшийся народным творчеством. Он постоянно бывал в старых художественных гнездах, популяризовал русскую игрушку в отечественной и зарубежной печати, написал о ней отличную книгу. Энтузиаст уговорил подмосковных кустарей вернуться к вырезыванию из дерева игрушек, снабдил кустарей старинными лубочными картинками, создал музей игрушек. Недаром подмосковные мастера в 1923 году подарили Николаю Дмитриевичу в день его рождения короб с игрушками, сделав на нем выразительную надпись: «Королю игрушек — признательный народ».
Все мы — молодые, пожилые и старые — в прошлом были детьми, все любили игрушки. В современном бурном мире дети составляют большую и, смею думать, лучшую часть человечества. Будем же помнить народную заповедь: игрушка — не балушка.
Преданья старины глубокой
В этих тихих комнатах вспоминаешь о том, что в некогда известном всей Москве доме Пашкова помещался Румянцевский музей.
Отдел рукописей Ленинской библиотеки сохраняет до сих пор в своем облике музейные черты. В шкафах, в особых приспособлениях и на столах — старинные фолианты, пришедшие к нам из глубины веков.
Вот книга, которую мог держать в руках Владимир Мономах, воин и политик, охотник и философ, размышлявший на склоне лет своих: «Что такое человек, как подумаешь о нем? Как небо устроено, или как солнце, или как луна, или как звезды, и тьма, и свет?..» Вот под стеклом лежит летопись, открытая на странице, где записан красочный рассказ о волхве, предсказавшем вещему Олегу смерть от любимого коня. Летописная легенда, как известно, воодушевила Пушкина на создание «Песни о вещем Олеге».
Я листаю страницы «Златой цепи» — сборника, содержащего грозные поучения Серапиона Владимирского, мрачного пророка русского средневековья. Нельзя не вздрогнуть от слов, тщательно начертанных в сборнике: «Друзья мои и ближние мои отказались от меня, ибо не поставил перед ними трапезы с многоразличными яствами. Многие ведь дружат со мной, опуская руку со мной в солонку, а в несчастьи как враги обретаются и даже помогают поставить мне подножку; глазами плачут со мною, а сердцем смеются надо мной». Конечно же, это «Моление Даниила Заточника», представленное на постоянной выставке списком шестнадцатого века.
Здесь же, на выставке, находятся книги, знаменующие целые эпохи в народной жизни: «Киево-Печерский патерик», «Житие Александра Невского», «История Казанского царства», «Повесть о разорении Рязани Батыем»… Впечатление от встречи с древними рукописями усиливается живописными панно (рядом со стеллажами). Художники наших дней, оформляя выставку, воспроизвели в своих работах мотивы миниатюр летописей, орнаменты, буквицы, старинные заставки. Живое дыхание столетий ощущаешь и тогда, когда из футлярчика достается свиток семнадцатого века и звучат слова, раздававшиеся в приказных избах того времени. Мы, читатели, редко заглядываем в специальные издания, публикующие подлинные исторические документы. Между тем в грамотах, отписках, челобитных — голоса и интонации невыдуманных людей. Красивым бойким почерком дьяк записывал слова Ивана Грозного, адресованные воеводам Сабурову и Волынскому: «И вы то чините негораздо, что к нам из Юрьева о ваших делах пишут, и вы того не слушаете, о наших делах не радеете… И вашим нераденьем и оплошкою в том учиниться нашим новым немецким городам какая поруха, и вам в том от нас быти в великой опале и в казни». Представляю, как перепугались Сабуров и Волынский, получив столь недвусмысленное предупреждение от царя, не бросавшего слов на ветер. Всего несколько строк из грамоты, а перед нами лицо эпохи.
…Древняя Русь ценила книги как редчайшие сокровища. Иметь несколько книг — это означало обладать целым состоянием. «Повесть временных лет» называет книги реками, напояющими вселенную мудростью неизмеримой глубины. «Если прилежно поищешь в книгах мудрости, — замечал летописец, — то найдешь великую пользу душе своей».
Многие рукописи одевались в кожаные переплеты — оклады, украшались и драгоценными камнями, и многоцветными сияющими эмалями. Когда я вижу на темно-серебристом фоне оклада голубовато-зеленое пятно, излучающее неожиданно радостный, светлый и глубокий свет, то моему взору представляются образы и события прошлого, свидетелем которого был этот драгоценный камень. В глубине камня — и зарево пожаров, и праздничное полыханье свечей, и глаза воинов, и изнуренные лица подвижников…
Драгоценным камнем, ограненным великим мастером — Временем, можно назвать древнерусскую литературу, богатства которой мы еще только начинаем в полной мере осознавать. Год от года глубже мы проникаем в смысл словесности, складывавшейся столетиями, перечитываем забытые или полузабытые литературные памятники и все более убеждаемся в их художественной силе.
Двенадцатый век открыл и почувствовал русскую икону как явление искусства. Для этого потребовалось понять условный язык давней живописи, доступный всем в старину и забытый позднее.
Церковь Спаса Нередицы близ Новгорода. 1198.
Хождение по морю. Миниатюра XVI в.
Если изограф рисовал святого выше ростом, чем палаты или горки, если дерево изображалось крохотным по сравнению с библейским персонажем, то это вовсе не означает, что художник не знал, что такое пропорции. Иконник хотел рассказать о святом или о какой-то стороне его характера и рисовал, скажем, Фрола и Лавра — покровителей коней — значительно выше, чем пасущихся животных. Святые — на первом плане, все остальное подчинено, второстепенно — будь то люди, живописный или архитектурный пейзаж, орнамент.
