Вера Булич - Чужая весна

Мы встретимся. Странными снами
Душа когда-то жила.
Мы встретимся… Но между нами
Разлука рекой протекла.

Умчали шумные воды
Твой образ живой навсегда.
Пустое счастье свободы —
Все то, чем душа горда.

Мы встретимся — нужно ли это? —
На улице или в саду,
Но отблеска тайного света
В лице твоем не найду.

Я голоса не узнаю,
Я музыки не пойму
О том, как летели к раю,
Как падали в гулкую тьму.

Лишь ветер напомнит о мощи
Развернутых крыльев тугих,
О шелесте дрогнувшей рощи,
О черных просторах ночных…

И вспомню внезапно, как бился
Плаща крылатого край,
Когда, прозвенев, разбился
Стеклянный, нетронутый рай.

На корабле, на белом корабле
Смеялись, танцевали, пили, пели…
Никто не думал в море о земле,
Уже никто не вспоминал о цели.

В оконца узкие глухих кают
Смотрела полночь звездными глазами,
И вновь, пройдя подземный свой маршрут,
Взлетало солнце шаром над волнами.

Летели тучи, ветер и вода,
И реял флаг сиреневого дыма.
Летели дни, а может быть, года,
И ветер пел на мачте: мимо, мимо!

Но час настал — и черная земля
Вдруг обозначилась в тумане четко.
В вечерний час спустилась с корабля
И отплыла к земле пустая лодка.

И счастье, молчаливый пассажир,
Никем не узнанный, на берег сходит.
Заходит солнце, и тускнеет мир.
В покинутой каюте ветер бродит.

В поисках, в томительной погоне
Не найдя, не встретив, не догнав…
Что ж теперь? Прижав к глазам ладони,
Падать в пустоту стремглав?

И когда в последнюю минуту
Счастье над моею головой
Со стремительностью парашюта
Распахнуло купол голубой,

Дрогнула душа, как от удара:
Разве счастьем нужно обладать?
Вот сиянье ангельского дара,
Озаряющая благодать!

Год ли, день ли, час… Легка утрата,
Если память радостно-легка.
И — конец лучистого каната
Выпустила твердая рука.

Из синих просторов слетело оно
В раскрытые, жадные руки,
Где гаснуть и гибнуть ему суждено,
Проходя сквозь земные муки.

Но чтобы не исказились черты
Томленьем, страхом и болью,
Не тронув сияющей чистоты,
Отпусти свое счастье на волю.

И грусть, и радость, и вздох вослед…
Ни горечи, ни сожаленья,
Но легкость и чистый, прохладный свет
Отлетающего виденья.

Оставляю, все оставляю,
Только память о счастье несу.
Ясный вечер благословляю,
Тишину, прохладу, росу…

Теплый ветер летит за мною,
На пригорке березы шуршат,
А на небе огнистой стеною
Небывалый растет закат.

И душа так полна и богата,
Словно мне суждено на пути
В золотые ворота заката
Между черных елей войти.

Мы теряем любимые вещи,
Мы привычных лишаемся благ
И не сразу смутный, но вещий
Понимаем нам поданный знак.

Только каждый раз от потери —
Дуновение, холодок
Из слегка отворившейся двери,
Неожиданный в сердце толчок.

Мы не знаем, еще не знаем,
Отчего холоднее нам,
Но и сами уже остываем
К милым прежде и теплым вещам.

Отрекайся, душа, понемногу
От любви осязанья слепой
И готовься в большую дорогу,
Где лишь звезды и ветер пустой.

Шагами рыхлый снег измят.
За рощей — сумрачный закат.
Уж в вечность день отходит.

И на поляне черный рок
Рукою каменной курок
У пистолета взводит.

И дрогнул воздух. Снег с ветвей
Летит на плечи, в тень кудрей,
Скрывающих стихию.

В снег опускается рука,
Которой суждено: века
Благословлять Россию.

Как цедят воду сквозь песок и уголь,
Чтобы достичь прозрачности кристальной,
Так мне хотелось бы, сквозь долгий искус
Молчанья добровольного пройдя,
Сказать немногие слова однажды,
Очищенные от случайной мути,
О самом главном и неуловимом,
О самом трудном, тайном и простом.
Чего никак не выразить словами,
Что можно лишь почувствовать порою
Неясно брезжущим в душе просветом
И вдруг с внезапной силой ощутить
От шума сосен, от сырого ветра,
Качнувшего сухой бурьян шуршащий,
От потускневшего заката в небе,
Прорезанном лиловой, длинной тучей,
От вышедшей из облаков звезды…
Застынешь, вглядываясь, узнавая,
И молнией блеснет воспоминанье
О дивном знании первоначальном,
Забытом позже, искаженном, смытом
Волною повседневных мелочей,
Воспоминание о том, что небо
Дает земле, о смысле нашей жизни.

…На скалах, по дороге в Мункснэс
В сырое, пасмурное воскресенье.

Ноябрьской оттепелью пахнул воздух
Листом лежачим, тающим болотом.
Шли волны по заливу серым стадом,
Шли люди под горою вереницей.
Кружилась чайка над волнами. Ветер
Шумел в кривых и коренастых соснах.
Набухшие с ветвей срывались капли
На талый снег… И было все похоже
На детскую игру, где нужно части
Затейливо-разрезанной картины
Сложить в одно, чтобы понять значенье.
Но не было ни смысла, ни разгадки.
И вдруг из близких окон ресторана
С тропическим названьем «Миссиссиппи»
Воззвал пророком громкоговоритель,
И вырвался на волю трубный ветер.
Скрипичный вихрь за ним поднялся к небу,
Поплыли медленно виолончели,
И музыка заполнила пространство —
Легла на море, небо охватила,
Прошла сквозь тучи и оттуда с ветром
Окрепшая летела вниз, на скалы.
И тусклый мир преобразился. Волны
И медленно взлетающая чайка,
И проходящие над морем тучи
Со свежею голубизной в прорывах —
Все обрело гармонию в движеньях,
Участвуя в симфонии единой,
Дыша одним дыханием согласным,
Сливаясь в цельный, неделимый образ,

И стало ясно: музыка — душа
И смысл, и оправданье мира.

…И снова Пятница страстная.
В весеннем небе год смыкает круг.
И главное не то, что было за год,
А то, что вновь стою у Плащаницы,
И в чаще свеч горит моя свеча.

Под скорбные и сладостные звуки,
Протяжное взыванье «Святый Боже»
Выходим из притвора. Осторожно
Спускаемся по каменным ступеням,
От сквозняка рукою прикрывая
Испуганное пламя жарких свеч,
И вот уж каблуки уходят мягко
В разрыхленную оттепелью землю,
И между черных лип, над фонарями
Прозрачно зеленеет небо. Тяжко
Срываются над нами с колокольни
Надтреснутые, редкие удары
Колоколов святого погребенья,
И Плащаница огибает церковь,
Плывя в дыму, в сиянии и в розах…
И этот запах ладана и роз,
Дымка от свеч и тающего снега,
Ожог ладони от свечи палящей,
Весенняя податливость земли,
И скорбный символ темной Плащаницы,
Над нами поднятой, и ясность неба,
И жалоба стихающего хора
Под приглушенный стон колоколов —
Все входит в душу светлою печалью.

Пройдут, забудутся, остынут чувства,
Изменит радость, притупится боль,
Но навсегда останется лишь это:
Весна и смерть. И память об утрате,
И чаемое воскресенье в духе.
Торжественность обряда векового.
То подлинное, что одно для всех.