Если принять такое представление о танка, то эта модель подсказывает одно из возможных объяснений специфики развития ранней японской прозы, всегда сопряженной со стихом: чтобы читатель смог судить о мастерстве автора стиха, чтобы получить полноценное художественное впечатление, он должен знать многие экстратекстовые данные о танка – с каким предметом стихи посланы, какой культурный набор связан с временем года, когда были написаны эти стихи, цитируемые и подразумеваемые стихотворения поэтов-предшественников и т. п., т. е. усвоить текст в широком смысле слова, с максимальным числом периферийных окружностей, в постоянном соответствии с собственно текстом танка.
Связь танка с культурой и их взаимовлияние реализуются, по нашему мнению, и в сфере отношений между танка и речью не поэтической, т. е. между поэзией танка как специфическим языком и языком в общелингвистическом смысле. Стих как бы предвосхищает ряд явлений, которым потом суждено обрести полное развитие в языке. К таким явлениям относится, например, использование в качестве какэкотоба омофонов [ofi] – «стареть» и [oi] – «расти», которые в тот период различались и фонетически и фонематически, и эта разница стерлась лишь впоследствии. Можно предположить также, что изменения типа то ифу>тэфу, ватацууми>ватацуми происходили и закреплялись в большой мере благодаря тому, что метрика стиха требовала укорочения строки для соблюдения силлабики танка.
Говоря о творческой роли поэзии танка для культуры, самым естественным было бы, вероятно, рассмотреть, какую роль в выработке культурных стереотипов играют отдельные наиболее выдающиеся и развитые явления танка. Рассмотрим вкратце эту роль применительно к специфическому приему поэзии танка – какэкотоба, ибо этот прием, возможно, наиболее явно связан с некоторыми механизмами японской культуры средневековья.
Прием какэкотоба («поворотное слово») имел различные названия в разные периоды развития японской поэзии. Вариативность названий свидетельствовала о том, что каждая новая эпоха выдвигала на первый план новые функции и возможности этого приема, но во все времена одинаковым оставался способ построения какэкотоба: обыгрывание омонимии или полисемии слов.
Известно, что какэкотоба как прием уже встречается в поэтической антологии VIII в. Манъёсю, затем получает значительное развитие в антологии Кокинсю (X в.) и вплоть до недавнего времени занимает большое место в поэзии. Какэкотоба – основной прием шуточных танка, откуда, видимо, перекочевало в трехстишия (хокку). В хокку этот троп обретает громадное значение, особенно в поэзии хайкай до периода Басё. Широкое употребление какэкотоба находит и в прозе – мы встречаем его в текстах митиюки (монологи персонажей, произносимые во время путешествий) разных жанров: в гунки (военные летописи), в ёкёку (лирические драмы), в дзёрури (распеваемые речитативом баллады, послужившие основой для создания драматургического жанра дзёрури), в песнях. Многие исследователи отмечают виртуозное владение какэкотоба в драмах Тикамацу.
Как мы видим, данный прием существен не только для поэзии и не только для хэйанского периода японской литературы, эпохи расцвета классической танка.
Учитывая то огромное влияние, которое оказывала на развитие японской литературы китайская культура, насчитывавшая к тому времени уже сотни веков, можно было бы предположить, что прием какэкотоба, достигший в японской поэзии такого совершенства и изысканности, был перенесен в Японию в период литературных заимствований из Китая и искусственно привит на местной почве.
Но причины столь широкого употребления омонимии в виде какэкотоба в японской поэзии могут быть обнаружены и при анализе имманентных свойств японского языка и культуры. И прежде всего надо иметь в виду следующее: особенности строения танка, в частности ограниченность стихового пространства по мере усложнения смысла, требовали изыскания автономных средств, способных обеспечить наибольшую семантическую емкость пятистишия. Кроме того, дополнительные ограничения, направляющие танка именно по пути использования омонимии, могли налагаться спецификой древнего японского языка, разрешающего малое число комбинаций фонем. (Недаром почти любое слово, которое мы искусственно сконструируем по языковым законам того времени, и в самом деле окажется в словаре старых слов.)
Эта предпосылка возникновения и развития какэкотоба вполне естественна, если рассматривать ее в системе хэйанской поэтики танка, характеризующейся емкостью поэтического текста, а также приписыванием различным элементам текста роли носителя определенных семантических полей. Необходимо оговориться, что понятие ограниченности стихового пространства не означает его узости, а предполагает наличие строгих ограничений.
Обратимся теперь к иным ранним разновидностям японской словесности, использовавшим омонимию, а именно к фольклору, и в частности к самой метафорической его части – народным загадкам. Здесь мы встречаемся с явлениями, в основе весьма сходными с какэкотоба в танка.
Загадка как жанр в данном случае интересна для нас тем, что она, по определению В. В. Иванова и В. Н. Топорова, – «одно из самых крайних проявлений гибкости языка, разрешающей в художественной речи сколь угодно широкое понимание переносных значений слов и словосочетаний»[34].
Е. Д. Поливанов, изучавший японские народные загадки, описывает один из наиболее распространенных в Японии типов загадок, надзо, следующим образом:
1) С чем можно сравнить то-то?
2) Ответ: сравнить можно с тем-то.
3) Объяснение сравнения, начинающееся словами: «Смысл этого в том, что..»
Приводим примеры в записи Е. Д. Поливанова, в которых четко виден механизм построения системы с омонимами:
1) jabure-so:zi-to kakete nan to toku? uguisu-to toku (sono) kokoro wa haru-wo macu.
«С чем можно сравнить порванные сёдзи (ширмы)? – С соловьем. Потому что соловей ждет весны» (хару – «весна» и «натягивать», например бумагу на сёдзи).
2) mekura-no sibai mi-to kakete nan-to toku? Kusunoki Masasige-no mondokoro-to toku (sono) kokoro wa mizu-ni kiku.
«С чем можно сравнить слепого в театре? – С гербом Кусуноки Масасигэ. Потому что слепой слушает не видя», (мидзу-ни кику – «слушать не видя» и «хризантема в воде» – герб Кусуноки Масасигэ).
Загадки эти сравнительно поздние, но механизм загадки представляет собой явление довольно устойчивое и консервативное. Особенно интересно, что в первом случае встречается типичная для хэйанской поэзии игра омонимии: хару – «весна» и хару – «натягивать» и «склеивать».
Как мы видим, объяснение сравнения содержит «поворотное» слово или словосочетание. Использование каламбура и в загадке может свидетельствовать об органичности использования омонимии в поэзии, ибо этому способствует сама стихия японской словесности, которой, видимо, искони свойственно использование омонимии либо многозначности слова.
Если и не вполне правомерно выводить какэкотоба из народной загадки типа надзо, то, во всяком случае, их генетическая близость кажется вполне вероятной. Подтверждением родства какэкотоба и загадок надзо может, видимо, послужить эпизод наподобие 132-го дана из Ямато-моногатари:
«Во времена того же императора (Дайго) это было. Призвал он как-то к себе Мицунэ, и вечером, когда месяц был особенно красив, предавались они всяческим развлечениям. Император соизволил сказать: „Если месяц назвать натянутым луком, что это может значить? (Цуки-во юмихари то ифу ва нани-но кокоро дзо). Объясни суть этого в стихах“. И Мицунэ, стоя внизу лестницы, сложил:
Тэру цуки-во
Юмихари то си мо
Ифу кото ва
Ямабэ-во саситэ
Ирэба нарикэри
Когда светящий месяц
„Натянутым луком“
Называют – значит это,
Что в горные гряды
Он стреляет».
Юмихарицуки – «молодой месяц», юмихари – «натянутый лук». Знаменательно, что здесь форма предложения темы для танка совпадает с формулой загадки – нани-но кокоро дзо и соно кокоро ва. «Стрелять» и «заходить» (о месяце) – омонимы.
Таким образом, возможно предположить, что китайский поэтический прием, основанный на игре омонимии и насчитывавший долгую историю существования, не был новацией для японской литературы, уже имевшей собственный вариант омонимического тропа, согласующегося с системой японской поэзии. В то же время не исключено, что именно авторитет китайских поэтов, знаменитых и безымянных, способствовал закреплению этого приема на поэтическом материале танка.
