расистским душком. Писатель из этих стран гораздо лучше знает европейскую литературу или, скажем, литературу на английском языке, чем литературу Бразилии, в то время как бразильские писатели хорошо знают испано-американскую литературу. Борхес, другой гений родом из Южной Америки, кажется, никогда не читал Машаду де Ассиза. Поистине, Машаду даже менее известен испаноязычным читателям, чем тем, кто читал его на английском.
Посмертные записки Браза Кубаса были наконец переведены на испанский только в 1960-х годах, примерно через восемьдесят лет после создания и десять лет – после перевода (двух переводов) на английский язык.
По истечении известного срока, спустя назначенную ей «послежизнь», великая книга непременно займет свое место. А некоторые книги, возможно, необходимо будет открывать вновь и вновь, будто новые земли. Пожалуй, Посмертные записки Браза Кубаса – один из поразительно оригинальных, исполненных радикального скепсиса романов, которые навсегда останутся для читателя личным откровением. Вряд ли прозвучит комплиментом, если сказать, что роман, написанный более столетия назад, кажется… современным. Не стремимся ли мы вписать в современность каждую вещь, в которой способны различить оригинальность и озарения? Принятые нормы современности суть льстивые иллюзии, которые позволяют нам избирательно колонизировать прошлое; то же можно сказать о нашем восприятии провинциального, которое позволяет людям в одних частях света со снисхождением относиться ко всем остальным. Смерть можно отождествить с точкой зрения, которую невозможно упрекнуть в провинциальности. Уж конечно, Посмертные записки Браза Кубаса – одна из самых увлекательно непровинциальных книг в истории литературы. Любовь к ней позволит несколько разбавить собственную провинциальность в отношении литературы, возможностей литературы, как, впрочем, и в отношении собственной личности.
1990
Возможна ли сегодня большая литература? Учитывая неумолимое вырождение писательского честолюбия наряду с засильем серости, болтовни и бессмысленной жестокости ходульных персонажей, возможно ли сегодня благородное литературное предприятие? Один из немногих ответов на этот вопрос – для англоязычных читателей – содержится в творчестве В.Г. Зебальда.
В Чувстве головокружения, третьей из книг Зебальда, переведенных на английский, отражено начало его пути. Книга вышла в Германии в 1990 году, когда автору исполнилось сорок шесть; тремя годами позднее вышли Изгнанники; еще через два года – Кольца Сатурна. С английским изданием Изгнанников, в 1996 году, уважение к Зебальду приняло характер благоговения. Читателю предстал зрелый, даже вступивший в осеннюю пору автор, сложившийся по облику и темам, написавший книгу необычную и безупречную. Его язык чудесен – изысканный, плотный, осязаемый, однако у этого в английской словесности немало прецедентов. По-новому убедительной была сверхъестественная властность зебальдовского голоса – серьезного, гибкого, точного, свободного от юродства, чрезмерной сосредоточенности на себе или избыточной иронии.
Повествователь в книгах Зебальда, который, как нам иногда напоминают, носит имя В.Г. Зебальд, путешествует, отмечая смертность окружающей природы, отшатываясь от ран, нанесенных ей современностью, размышляя о тайнах неизвестных ему жизней. Преследуя некие исследовательские цели, опираясь на память или свидетельства о безвозвратно утерянном мире, он вспоминает, вновь переживает былое, грезит наяву и скорбит.
Кто здесь повествователь – Зебальд? Или вымышленный персонаж, который одолжил у автора имя и несколько фрагментов биографии? Он родился в 1944-м в немецкой деревне, которую в книгах обозначает литерой «В.» (Вертах-им-Альгой – услужливо подсказывает аннотация на суперобложке), в возрасте двадцати с небольшим лет переехал в Великобританию и сегодня, избрав академическую карьеру – преподает современную немецкую литературу в Университете Восточной Англии, – рассыпает аллюзии к этим и другим фактам биографии, а также воспроизводит в книгах несколько личных документов, свое зернистое фотоизображение на фоне могучего ливанского кедра в Кольцах Сатурна и фотографию на новый паспорт в Чувстве головокружения.
Тем не менее его книги следует читать как художественную литературу. Они в самом деле вымышлены, и не в последнюю очередь потому что многое в них, конечно же, выдумано или переиначено (хотя отдельные факты, имена или даты соответствуют реальности). Разумеется, вымысел и реальность не противостоят друг другу. Английский роман всегда стремился выглядеть правдивой историей. Вымышленной книгу делает не то, что история в ней придуманная – она, кстати, может быть правдивой, частично или целиком, а то, что в ней используются или развиваются средства повествования (включая мнимые или поддельные документы), которые производят, согласно теоретикам литературы, «эффект настоящего». Книги Зебальда – и сопровождающие их иллюстрации – доводят этот эффект до крайней черты.
Так называемый истинный повествователь – это образцовый вымысел, promeneur solitaire [6] многих поколений романтической литературы. Одинокий повествователь у Зебальда (он одинок, даже если упоминаются его спутники, например, Клара в первом абзаце Изгнанников) готов по первой прихоти отправиться в путешествие, следуя порыву любопытства к некоей уже угасшей жизни (так, в Изгнанниках история Пауля, любимого учителя в начальной школе, впервые ведет повествователя обратно, в «новую Германию», а жизнь дяди Адельварта переносит Зебальда в Америку). Другой мотив странствий раскрывается в Чувстве головокружения и Кольцах Сатурна, где лучше видно, что рассказчик – тоже писатель, с характерным для писателя беспокойством и тягой к уединению. Нередко повествователь пускается в путь под воздействием пережитого кризиса. Обычно его путешествие предполагает поиск, даже если природа поиска не сразу очевидна.
Так начинается вторая из четырех частей романа Чувство головокружения:
В октябре 1980 года я отправился из Англии, где около четверти века прожил в местах, над которыми почти никогда не бывало солнечного неба, в Вену, надеясь, что перемена мест поможет мне справиться с тогдашним, особенно трудным, периодом жизни. Но в Вене оказалось, что дни, не заполненные привычной рутиной писательства и ухода за садом, длятся неимоверно долго, и я буквально не знал, куда себя девать. Маячила перспектива каждое утро выходить из дому и безо всякой цели или плана бродить по городским улицам.
Эта длинная часть под названием «All’estero» («За границей»), где рассказчик переносится из Вены в различные места Северной Италии, следует за первой главой, превосходным образцом краткого жизнеописания, а именно очерком жизни великого путешественника Стендаля, и предшествует краткой третьей главе об итальянском путешествии другого писателя, «доктора К.», по маршрутам некоторых итальянских поездок самого Зебальда. Четвертая, и последняя, глава – такая же длинная, как и вторая, и связанная с ней – озаглавлена «Il ritorno in patria» («Возвращение на родину»). Четыре части Чувства головокружения обозначают главные темы в творчестве Зебальда: странствия, жизнь писателей, также известных своими путешествиями, чувство наваждения и жизнь налегке. У Зебальда всегда присутствуют картины разрушения. В первой части Стендалю, выздоравливающему после болезни, снится пожар Москвы; в последней части сам Зебальд засыпает над дневниками Пипса, и ему снится Лондон, объятый Великим пожаром.
В Изгнанниках мы обнаруживаем ту же четырехчастную музыкальную структуру, в которой четвертая часть самая длинная и сильная. Так или иначе, странствия лежат в основе
