Л. Ермакова - Ямато-моногатари как литературный памятник

Подобно этому, прозаическая часть самых кратких эпизодов, состоящая из трех-четырех слов, предшествующих танка, в том числе и эпизодов, помещенных в начале произведения, в конце концов утверждает свое место в произведении: в рамках восприятия Ямато-моногатари в целом происходит сравнительное перераспределение значимостей отдельных элементов, и краткие вступления к танка нагружаются новым значением, ибо оказываются морфологически сопоставимыми с прозаической частью эпизодов, где проза существенна не менее самого пятистишия и функционально включена в понятие текста.

Таким образом, даже прозаический отрезок эпизода, гласящий: «Ёдзэйин-но итидзё-но кими [сложила]», за чем непосредственно следует танка, тем не менее оказывается неравноценен тем названиям-предисловиям, которые характерны для поэтических сборников и антологий. Функционально это явление совсем иного рода. Ведь проза в них является не только частью эпизода, в котором в некотором балансе находятся повествование и пятистишие, проза эпизода оказывается также составной частью всей повествовательной линии памятника. Таким образом, соотношение поэтического и прозаического внутри эпизода уточняется в контексте общего повествовательного развертывания.

Здесь на первый план выступает конструктивная функция такого прозаического вступления[43].

Посмотрим, как воплощается эта конструктивная функция на материале памятника.

50-й дан Ямато-моногатари гласит:

«Кайсэн, отправившись в горы, [сложил]:

О герое этого эпизода здесь ничего не рассказывается, известно лишь, кто, при каких обстоятельствах, какую танка сложил. Однако эта схема, типично лаконичная для сю, являющегося собранием танка, соответствует 50-му дану Ямато-моногатари, лишь когда он вырван из контекста памятника. Правда, если рассмотреть ее в контексте, то окажется, что персонаж этого эпизода уже появлялся раньше, в 27-м дане Ямато-моногатари, и там о нем говорилось:

«Человек по имени Кайсэн, став монахом, поселился в горах. Некому там было мыть его одеяния, и обычно он посылал одежду для стирки в родительский дом. И вот из-за чего-то рассердились на него домашние. „Стал монахом, даже не выслушав, что скажут родные, да еще смеет говорить такие несносные вещи!“ – так они восклицали, и он, сложив, послал им:

Это уже маленькая история жизни, несколько обрисован даже характер героя.

Таким образом, когда через двадцать три дана после этого, в 50-м, говорится: «Кайсэн, отправившись в горы, [сложил]», то это уже естественным образом связывается с более ранним рассказом об этом персонаже и прозаическое содержание 50-го дана ставится в один ряд с повествованием 27-го.

Интересно, что по схеме композиции памятника, предложенной Такахаси Сёдзи, 27-й дан входит в тематическую группу «сожаления о бренном мире», 50-й же оказывается в числе эпизодов второго порядка группы «любовь», в подгруппе «любовь родителей и детей». Стихотворения 50-го дана на первый взгляд не имеют отношения к этой рубрике, однако 49, 51 и 52 даны как раз содержат обмен танка между императором Уда и его дочерью, принцессой Кимико. Значит, с этой тематикой каким-то образом связан и 50-й дан.

Знаменательно, что композиционная связанность и перекличка 27-го и 50-го данов дают основание сделать следующее предположение. Поскольку «даны, предшествующие 50-му и последующие за ним, связаны с отношениями между родителями и детьми, то здесь же должно заключаться и то общее, что объединяет их с 50-м даном, отсюда можно сделать предположение, что эту танка 50-го дана Кайсэн послал именно родителям»[44].

Таким образом, получается, что 50-й дан, повествовательная часть которого содержит всего несколько слов, обретает прочную тематическую связь с соседними эпизодами, и не за счет того, что содержится в самом этом эпизоде, а посредством его связанности с 27-м даном, довольно далеко отстоящим. Эта связь к тому же отчасти помогает восстановить элементы фабулы, опущенные автором.

Все эти соображения также могут послужить подтверждением нашей гипотезы, т. е. что прозаическая часть 50-го дана, безусловно, включена в общую повествовательную линию Ямато-моногатари и в данном случае мыслится в связи с прозаической частью 27-го дана. Стало быть, на жанровую природу эпизода оказывают влияние различные элементы всего памятника и прозаическая часть дана с помощью контекста приобретает особое значение.

Так же происходит выравнивание повествовательного и на протяжении всего текста.

Например, в 34-м дане говорится:

«В дом Укё-но ками – его возлюбленная:

Опустим сейчас метафору и омонимию данной танка, обратим внимание лишь на прозаическую часть эпизода.

Укё-но ками в этом эпизоде только имя, о нем ничего не известно. Однако он же является персонажем 32, 31 и 30-го данов, причем в 30-м дане, где он появляется впервые, сказано:

«Покойный Мунэюки-но кими, бывший в чине укё-но ками, однажды ждал повышения в должности, но узнал, что повышения не будет. В то время у императора Тэйдзи все слагали стихи на тему водорослей, обвивавших камень, присланный из провинции Ки.

Укё-но ками сложил:

Здесь также представлена краткая история жизни, отрывок биографии, вполне законченная миниатюра – ведь автор сравнивает себя с водорослями на камне, погружающимися в волны, хотя бури уже нет (т. е. монаршая милость обходит его). Мы уже знаем об этом человеке достаточно, когда доходим до 34-го дана: о его должности, о том, что однажды он временно оказался в опале, о его стихотворениях, сложенных и посланных Гэму-но мёбу и императору Тэйдзи (31-й и 32-й даны). Для читателя – современника автора Ямато-моногатари Укё-но ками – личность еще более понятная и близкая, это знаменитый Минамото Мунэюки, умерший в 939 г., один из «Тридцати Шести Бессмертных» поэтов эпохи Хэйан, известный и по домашнему поэтическому сборнику Мунэюкисю. Тем не менее самая нераспространенная прозаическая часть имеется лишь в последнем из группы эпизодов, следующих друг за другом и связанных этим персонажем. С одной стороны, этого требует логика развития повествования, с другой – развертывание материала таким образом опять-таки способствует выравниванию повествовательных частей и равномерному распределению тяжести и значимости прозы в рамках более крупного блока композиции, чем один дан, – группы данов.

Рассмотрим еще такой пример (116-й дан):

«Написано, когда умерла дочь Кимухира:

Обращаясь к 111-му дану, читаем:

«Дочери Дайдзэн-но ками Кимухира жили в месте под названием Агата-но идо. Старшая служила при особе императрицы в звании сёсё-но го. А та, что была третьей, в то время, когда Санэакира, наместник Бинго, был еще юн, выбрала его своим первым возлюбленным. Когда же он оставил ее, она сложила и послала ему:

(Содержание стиха связано с поверьем, что после смерти человеку предстоит переправиться через реку из трех рукавов и тот, кто был первым возлюбленным женщины, должен подать ей руку, чтобы помочь переправиться.)

111-й и 116-й даны находятся внутри большой группы эпизодов, объединенных темой любви. Однако содержание танка 116-го дана, безусловно, созвучнее той группе эпизодов, что связана с темой «сожаления о бренности земного» («О, этот мир! Слезы на рукаве показывают, каков он!» – говорится в ней). Видимо, 116-й дан занял место в группе «любовь» именно потому, что речь идет о дочери Кимухира, героине 111-го и 112-го данов.

Но дело не только в этом. Невольно обращает на себя внимание то обстоятельство, что, хотя танка и ситуация 111-го дана в основном связаны с любовью, в стихе уже звучит тема смерти – в виде размышлений о загробном мире. Не так существенно, которую из дочерей оплакивает Кимухира в танка 116-го дана, об этом нет никаких конкретных указаний. Важно, что этим снова как бы замыкается группа эпизодов, блок композиции.