спектакле, и автор Наум Коржавин.
Он не врал и тогда, когда объяснял свою эмиграцию отсутствием воздуха для жизни. Да, ему перекрыли кислород, вызвали в прокуратуру и заверили, что дышать в стране ему будет нечем.
За границей он сражался, как лев, против революционной идеи и любых форм социализма. Отстаивал гармоническое искусство как единственно возможное. И в этом я с ним полностью согласен.
Некогда в 1961 году он напечатал в "Новом мире" статью "В защиту банальных истин", которая меня во многом сформировала.
В перестройку Коржавин впервые приехал в Москву для выступлений по приглашению Булата Окуджавы. Потом приезжал не раз. Он практически ослеп, и его сопровождала Люба, которую как жену Коржавина, чудесно характеризует ее девичья фамилия - Верная.
Увы, Люба скончалась в 2014 году. Коржавин пережил ее на четыре года: умер 22 июня 2018-го.
Приехав в тот первый раз в Москву, Коржавин навестил своего старого друга спортивного журналиста Аркадия Галинского, который в 1971 году издал книгу "Не сотвори себе кумира" - о договорных матчах и за нее - до 1989 года был изгнан из советской печати. Коржавин сказал ему о Гайдаре и его команде: "Я им не верю". А позже и написал об этом.
Тогда, читая его, ему удивлялись. Сейчас стало очевидно, что он во многом оказался прав.
Известно, что Коржавин с Бродским не любили стихи друг друга. Это и понятно. Слишком разные у них пристрастия, вкусы, предшественники. Поэтому не согласимся не только с Коржавиным в том, что Бродский плохой поэт, но с Бродским в том, что Коржавин плохой поэт.
На мой вкус, очень хороший.
И в доказательство - его старое, всем известное, исторически актуальное и нынче стихотворение об Иване Калите:
Мы сегодня поем тебе славу.
И, наверно, поем неспроста, -
Зачинатель мощной державы
Князь Московский - Иван Калита.
Был ты видом - довольно противен.
Сердцем - подл... Но - не в этом суть:
Исторически прогрессивен
Оказался твой жизненный путь.
Ты в Орде по-пластунски лазил.
И лизал - из последних сил.
Покорял ты Тверского князя,
Чтобы Хан тебя отличил.
Подавлял повсюду восстанья...
Но ты глубже был патриот.
И побором сверх сбора дани
Подготавливал ты восход.
Правда, ты об этом не думал.
Лишь умел копить да копить.
Но, видать, исторически-умным
За тебя был твой аппетит.
Славься, князь! Все живем мы так же -
Как выходит - так и живем.
А в итоге - прогресс... И даже
Мы в историю попадем.
20 ОКТЯБРЯ
Ну, о том, что Александр Аркадьевич Галич, родившийся 20 октября 1918 года, начинал как типичный советский драматург и поэт-песенник, не написал только ленивый. Я помню радиоспектакль своего детства "Вас вызывает Таймыр". Эту пьесу Галич написал в соавторстве с К. Исаевым. С ним же, кстати, и сценарий фильма "Верные друзья". Жил Галич по-барски: драматурги тогда зарабатывали много. И он ни в чем себе не любил отказывать.
Но артистическая его натура брала верх. Начал писать песни на собственные мелодии. Драматург, он и песни писал, как маленькие спектакли, которые все больше и больше расходились с официозом.
Вообще-то это началось еще при Хрущеве, когда в 1958 году запретили пьесу "Матросская тишина" (историю ее запрещения Галич опишет в автобиографической повести "Генеральная репетиция" (1973), куда вставит и текст пьесы). А в 1962 появилась первая песня Галича о милиционерше Леночке, ставшей "шахиней Л. Потаповой"
Песни все больше уходили в сатиру. И у Галича начали возникать проблемы. Хрущевская оттепель кончилась. Сняли Хрущева, который еще терпел песни Галича. Новое руководство их терпеть не пожелало. Продолжать сочинять и петь дальше - значило для Галича быть выброшенным из благополучной, сытой жизни, к какой он привык. И Галич пошел на это. Он сделал выбор: "Мне все-таки уже было под пятьдесят, - говорил он об этом впоследствии. - Я уже все видел. Я уже был благополучным сценаристом, благополучным драматургом, благополучным советским холуем. И я понял, что я так больше не могу. Что я должен наконец-то заговорить в полный голос, заговорить правду".
В короткое время Галич проходит весь путь диссидента: сближается с академиком Сахаровым, вступает в Комитет защиты прав человека, подписывает воззвания и письма в защиту политических заключенных.
Его исключают из Союза писателей, Союза кинематографистов и из Литфонда, отрезают любые источники существования. И в 1974 году выдавливают из СССР.
Последним местом его работы за границей было парижское отделение Радио "Свобода".
Его смерть 15 декабря 1977 года стала трагической случайностью. Вот как ее описывает писатель-эмигрант Василий Бетаки, друживший с Галичем:
"Последний мой разговор с Галичем был о Николае Алексеевиче Некрасове. Просматривая в редакции радио перед записью на пленку мой очередной текст, Галич предложил мне вместе с ним написать и прочесть получасовую передачу к столетию со дня смерти Некрасова - он его очень любил. Разговор был 15 декабря 1977 года около 11 часов утра. Уговорились, что я приду к Галичу домой в три часа, чтоб вплотную заняться передачей. До моего прихода он собирался заехать в специальный магазин, купить какую-то особенную американскую антенну к недавно приобретенной радиомагнитофонной системе.
Перед тем, как идти к Галичу, я примерно в половине третьего завернул с Ветой на улицу Лористон к Максимову. Поднимаясь по лестнице, я громко сказал, что зайду только на минутку - Галич ждет меня в три (он жил в пяти минутах от улицы Лористон).
Наверху скрипнула дверь, на площадку вышел Володя Максимов и сказал, что Галич умер полчаса назад и что он, Максимов, только что оттуда.
Мы все пошли туда. В квартире еще были пожарники с врачом-реаниматором.
Когда Галич вернулся домой с новой антенной, Ангелины Николаевны не было дома. Он прошел прямо в свой кабинет и уже там скинул пальто на стул. Ангелина Николаевна, вернувшись и не увидев его пальто в передней, решила, что его еще нет, и пошла в кухню.
А он в это время уже лежал в кабинете на полу...
Галич совсем ничего не понимал в технике, и ему страшно хотелось поскорее испробовать новую антенну. И вот он попытался воткнуть ее вилку в какое-то первое попавшееся гнездо. Расстояние между шпеньками вилки было большим и подходило только к одному гнезду, которого Галич, наверное, не заметил. Он взял
