Из славного Ростова, красна города, вылетывали два ясные сокола, выезжали два могучие богатыря,
Что по имени Алешинька Попович млад
А со молодом Екимом Ивановичем.
Наехали они в чистом поле на три дороги широкие, а при тех дорогах лежит горюч камень с надписями; Алеша Попович просит Екима Ивановича, «как в грамоте поученого человека», прочесть те надписи. Одна из них означала путь в Муром, другая в Чернигов, третья – «ко городу Киеву, ко ласкову князю Владимиру». Еким Иванович спрашивает, куда ехать; Алеша Попович решает – к Киеву. Не доехавши до Сафат-реки (?), остановились на зеленых лугах покормить добрых коней. Здесь мы остановимся с ними, чтоб спросить, что это была за река Сафат, протекавшая между Ростовом и Киевом? Вероятно, она заплыла туда из Палестины… Разбив шатры, стреножив коней, добры молодцы стали «опочив держать».
Прошла та ночь осенняя,
Ото сна пробуждается,
Встает рано-ранешенько,
Утреннею зарею умывается,
Белою ширинкою утирается,
На восток он, Алеша, богу молится.
Еким Иванович поймал коней, напоил их в Сафат-реке и, по приказанию Алеши, оседлал их. Лишь только хотели они ехать «ко городу Киеву», как попадается им калика перехожий.
Лапотки на нем семи шелков,
Подковырены чистым серебром,
Личико унизано красным золотом,
Шуба соболиная, долгополая.
Шляпа сорочинская, земли греческой,
В тридцать пуд шелепуга подорожная,
В пятьдесят пуд налита свинцу чебурацкого.
Вопрос: как же шелепуга могла быть в тридцать пуд, если одного свинцу в ней было пятьдесят пуд?.. Калика говорил им таково слово:
«Гой вы еси, удалы добры молодцы!
Видел я Тугарина Змеевича:
В вышину ли он, Тугарин, трех сажен,
Промеж плечей косая сажень,
Промежду глаз калена стрела;
Конь под ним, как лютый зверь,
Из хайлища пламень пышет,
Из ушей дым столбом стоит».
Алеша Попович привязался к калике, отдает ему свое платье богатырское, а у него просит себе каличьего, – и его просьба состоит в повторении слово в слово выписанных нами стихов, изображающих одеяние и оружие калики. Калика соглашается, и Алеша Попович, кроме шелепуги, берет еще про запас чингалище булатное и идет за Сафат-реку:
Завидел тут Тугарин Змеевич млад,
Заревел зычным голосом,
Продрогнула дубровушка зеленая,
Алеша Попович едва жив идет.
Говорил тут Тугарин Змеевич млад:
«Гой еси, калика перехожая!
А где ты слыхал и где видал
Про млада Алешу Поповича:
А и я бы Алешу копьем заколол,
Копьем заколол и огнем спалил».
Говорил тут Алеша каликою:
«А и ты ой еси, Тугарин Змеевич млад!
Поезжай поближе ко мне,
Не слышу я, что ты говоришь».
Подъезжал к нему Тугарин Змеевич млад,
Сверстался Алеша Попович млад
Против Тугарина Змеевича,
Хлестнул его шелепугою по буйной голове,
Расшиб ему буйну голову —
И упал Тугарин на сыру землю;
Вскочил ему Алеша на черну грудь.
Втапоры взмолится Тугарин Змеевич млад:
«Гой еси ты, калика перехожая!
Не ты ли Алеша Попович млад?
Только ты Алеша Попович млад,
Сем побратуемся с тобою».
Втапоры Алеша врагу не веровал,
Отрезал ему голову прочь,
Платье с него снимал цветное
На сто тысячей – и все платье на себя надевал.
Увидев Алешу Поповича в платье Тугарина Змеевича, Еким Иванович и калика перехожая пустились от него бежать; когда ж он их нагнал, Еким Иванович бросил себе назад палицу в тридцать пуд, попал Алеше в грудь – и тот повалился с коня замертво.
Втапоры Еким Иванович
Скочил со добра коня, сел на груди ему:
Хочет пороть груди белые —
И увидел на нем золот чуден крест,
Сам заплакал, говорил калике перехожему:
«По грехам надо мною, Екимом, учинилося,
Что убил своего братца родимого».
И стали его оба трясти и качать,
И потом подали ему вина заморского;
От того он здрав стал.
Алеша Попович обменялся с каликою платьем, а Тугариново положил себе в чемодан. Приехали в Киев.
Скочили с добрых коней,
Привязали к дубовым столбам,
Пошли во светлы гридни;
Молятся Спасову образу
И бьют челом, поклоняются
Князю Владимиру и княгине Апраксеевне,
И на все четыре стороны;
Говорил им ласковый Владимир-князь:
«Гой вы еси, добры молодцы!
Скажитеся, как вас по имени зовут:
А по имени вам мочно место дать,
По изотчеству можно пожаловати».
Говорил тут Алеша Попович млад:
«Меня, осударь, зовут Алешею Поповичем,
Из города Ростова, старого попа соборного».
Втапоры Владимир-князь обрадовался,
Говорил таковы слова:
«Гой еси, Алеша Попович млад!
По отечеству садися в большое место, в передний уголок,
В другое место богатырское,
В дубову скамью против меня,
В третье место, куда сам захочешь».
Не садился Алеша в место большое
И не садился в дубову скамью,
Сел он со своими товарищи на полатный брус (!!??).
Вдруг – о чудо! – на золотой доске двенадцать богатырей несут Тугарина Змеевича – того самого, которому так недавно Алеша отрубил голову, – несут живого и сажают на большое место.
Тут повары были догадливы:
Понесли яства сахарные и питья медвяные,
А питья все заморские,
Стали тут пить, есть, прохлаждатися;
А Тугарин Змеевич нечестно хлеба ест:
По целой ковриге за щеку мечет,
Те ковриги монастырские;
И нечестно Тугарин питья пьет:
По целой чаше охлестывает,
Котора чаша в полтретья ведра.
И говорил втапоры Алеша Попович млад:
«Гой еси ты, ласковый сударь, Владимир-князь!
Что у тебя за болван пришел,
Что за дурак неотесаной?
Нечестно у князя за столом сидит,
Ко княгине, он, собака, руки в пазуху кладет,
Целует во уста сахарные,
Тебе князю насмехается».
Далее Алеша говорит, что у его отца была скверная{128} собака, которая подавилась костью и которую он, взявши за хвост, под гору махнул: «От меня Тугарину то же будет».
Тугарин почернел, как осенняя ночь,
Алеша Попович стал, как светел месяц.
Начавши рушить лебедь белую, княгиня обрезала себе рученьку левую,
Завернула рукавцом, под стол опустила,
Говорила таково слово:
«Гой вы еси, княгини, боярыни!
Либо мне резать лебедь белую,
Либо смотреть на мил живот,
На молода Тугарина Змеевича».
Тугарин схватил лебедь белую, да разом ее за щеку, да еще ковригу монастырскую. Алеша опять повторяет свое воззвание к Владимиру теми же словами; только, вместо собаки, говорит о коровище старой, которая, забившись в поварню, выпила чан браги пресныя и от того лопнула и которую он, Алеша, за хвост да под гору: «От меня Тугарину то же будет». Потемнев, как осенняя ночь, Тугарин бросил в Алешу чингалищем булатным, но Попович «на то-то верток был», и Тугарин не попал в него. Еким спрашивает Алешу: сам ли он бросит в Тугарина али ему велит? Алеша сказал, что он завтра сам с ним переведается, под великий заклад – не о сте рублях, не о тысяче, а о своей буйной голове. Князья и бояре скочили на резвы ноги, и все за Тугарина поруки держат: князья кладут по сту рублев, бояре по пятидесяти, крестьяне (?) по пяти рублев, а случившиеся тут гости купеческие подписывают под Тугарина три корабля свои с товарами заморскими, которы стоят на быстром Днепре; а за Алешу подписывал владыка черниговский.
Втапоры Тугарин и вон ушел,
Садился на своего добра коня,
Поднялся на бумажных крыльях под небесью летать.
Скочила княгиня Апраксеевна на резвы ноги,
Стала пенять Алеше Поповичу:
«Деревенщина ты, заселыцина!
Не дал посидеть другу милому».
Втапоры Алеша того не слушался,
Звился со товарищи и вон пошел.
На берегу Сафат-реки пустили они коней в зеленые луга, разбили шатры и стали «опочив держать». Алеша всю ночь не спит, со слезами богу молится, чтоб послал тучу грозную; молитва Алешина дошла до Христа, послал он «тучу с градом дождя», подмочил Тугарину крылья бумажные, и лежит он, как собака, на сырой земле. Еким извещает Алешу, что видел Тугарина на сырой земле, – Алеша снаряжается, садится на добра коня, берет сабельку острую.
И увидел Тугарин Змеевич Алешу Поповича,
Заревел зычным голосом:
«Гой еси, Алеша Попович млад!
Хошь ли я тебя огнем спалю,
Хошь ли, Алеша, конем стопчу,
Али тебя, Алешу, копьем заколю!»
Говорил ему Алеша Попович млад:
«Гой ты еси, Тугарин Змеевич млад!
Бился ты со мной о велик заклад,
Биться, драться един на един:
А за тобою ноне силы сметы нет»
На меня Алешу Поповича».
Оглянется Тугарин назад себя,
Втапоры Алеша подскочил, ему голову срубил —
И пала глава на сыру землю, как пивной котел.
Проколов уши голове Тугарина, Алеша привязал ее к седлу, привез в Киев в княженецкий двор и бросил середи двора. А Владимир-князь повел его во светлы гридни, сажал за убраны столы – тут для Алеши и стол пошел. За столом говорит ему Владимир-князь:
