Она ничего не говорила. Весь вечер прошел в молчаливом напряжении.
На следующий день, тоже по возвращении из офиса, она без всякого предварения объявила:
— У меня рак.
— Что? — не понял он.
— Рак. Рак.
— Почему? — последовал достаточно нелепый вопрос.
Но в подобной ситуации вообще любой вопрос бессмыслен. В ответ она не стала ни иронизировать, ни выражать какие-либо претензии по поводу такой вот неадэкватности реакции. Она вполне понимала и его состояние.
— Ну, ну, может, еще не достоверно? — пытался он найти верную интонацию.
— Достоверно, достоверно.
— Так это ведь лечится.
— Нет, слишком далеко зашло. Я поздно обнаружила.
Оба замолчали. Кошка сидела у нее на коленях и лизала левую подмышку. Кофточка привычно темнела в этом месте. Жена ее ласково отстранила. Та увернулась и продолжала свое рутинное занятие. Жена оставила ее в покое:
— Ну, давай, давай, лижи. Целительница, — и нежно погладила кошку. Ему показалось, что глаза у обеих заблестели.
Так и начались их нехитрые прогулки вдоль моря. Кошку он с собой, естественно, не брал. Уходя, что-то долго говорил ей. Уговаривал. Она соглашалась. Будто бы соглашалась. Оставлял молока, корму, запирал и уходил. Вечером она его молча встречала, торжественно возлежа на большой, мягкой, проваливающейся подушке его кровати.
Соседка несколько насмешливо спрашивала:
— А где животное?
— Дома. Нужно и ей побыть наедине, — отвечал он серьезно. Либо не понимал насмешки. Либо не хотел понимать. Думается, первое.
— Ну, как? Что делала? — спрашивал он, возвращаясь.
Она не отвечала. А что было отвечать? Только внимательно следила его перемещения по комнате.
Он шел в туалет, сменял ей посыпку в корытце. Возвращался, садился рядом, разговаривал. Говорил долго и убедительно. Кошка молчала, отвернувшись и глядя куда-то в угол. Становилось удивительно неловко. А что он мог поделать? Конечно, можно было бы проводить с ней все время, как он и делал до недавней поры. Но ведь скоро возвращение в Москву, где она будет сидеть целыми днями напролет рядом, глядя в книгу, следуя взглядом движению его маленького карандашика, эдаким корабликом порхающего по тяжелым волнам над глубинами текста. Да, Юля сидела и всматривалась в выведенные черной печатной кириллицей многословные письмена. Понимала? Кто знает. А что, собственно, он понимал, водя этим самым карандашикам по строчкам и отмечая какие-то отдельные, вырванные из текста фразы?
Изредка она взглядывала на него. Он отвечал ей.
Они брели вдоль моря. Вода была холодная, недружелюбная. Зима все-таки. Даже она, с ее видимой решительностью и азартом, как будто не решалась войти в море. Он был рад тому. Повдоль берега было достаточно смельчаков. Даже малые детишки подолгу плескались на мелководье. Но в ней нет отчаянного безрассудства, подумал он.
Она чем-то напоминала ему жену. Примерно того же возраста и сложения. Отдельные черты поведения и характера — мелкое смешное кроличье подергивание носом, предпочтение яркого цвета в одежде. Нетерпеливость в выслушивании ответа.
— Да нет, — постоянно повторяла она. Именно с этого “да нет” его жена тоже начинала всякую реплику.
— Ну, дай же мне договорить.
— Да нет, все и так понятно. Зачем так долго и нудно?
Ну, долго, значит, долго. На жену он иногда обижался. Здесь же не чувствовал себя вправе на подобную реакцию. Просто усмехался и замолкал. Она воспринимала это как должное.
— Да, не очень-то полезешь в воду, — сказал он, глядя на море.
— А я вчера купалась.
Он с удивлением посмотрел на нее. Она рассмеялась.
Ее занятия, как выяснилось, тоже были весьма сходны с занятиями жены. Какой-то там менеджмент. Небольшое агентство. В Бруклине.
— Вообще-то я не люблю общаться с русскими, — поясняла она, бросив на него быстрый взгляд.
Впрочем, подобные рассуждения вполне банально-обычны для многих россиян, отъехавших для серьезной самостоятельной жизни на Запад. Чего уж там тянуть за собой хвосты неулаженного и неэнергичного прошлого житья-бытья. Впрочем, через некоторое время все начинает меняться. Вспоминаются прошлые годы, не лишенные своеобразного обаяния и определенных ценностей. Западники становятся скучными в своей непонятливости и нетонкости душевной организации. За длительностью лет пребывания в Америке и в ней самой уже чувствовались некоторые характерные черты тамошней прямолинейности. Он рассказывал:
— Понимаете, однажды встретил человека, который поведал, как на него напали. Ну, говорит, схватили меня за руки. А я что? Ничего. Я их двумя другими — рррраз! — и готово! — заключил он с некой специфической гримасой.
— Что? — искренне удивилась она. — У него было четыре руки?
— Да вот так, — уклонился он от объяснений. И тут же, чтобы не впадать в долгие и неловкие рассуждения, перешел на другое. — А чем вы занимаетесь?
— Да сейчас, вроде, ничем. Бросила свое агентство и приехала сюда.
— И что же будет? — обеспокоился он.
— Найду что-нибудь другое, — легкомысленно отвечала она, задрав голову и подставив лицо солнцу. Его всегда поражала такая легкость и смелость жизненных решений.
Заходили в бесчисленные магазинчики с однотипным товаром, рассматривали ненужные вещи, изредка дивились на какую-то действительно трогательную дикость.
— Вот, хорошо бы вложить все деньги в эту вещь, — она указывала на невероятного размера, качества и стиля как бы китайскую вазу.
И они весело смеялись, вызывая недоумение у владельца. Впрочем, тот не обижался. Да и чего обижаться-то, — он был доволен жизнью, местом жительства, круглогодичным мельтешением окружающего народа. Или это только казалось. Вообще, чужая жизнь, на посторонний взгляд, кажется легкой и лишенной тех нудных, постоянных и неразрешимых проблем, которые окружают тебя со всех сторон. Их бесконечные, как волны, набегания может остановить, романтически выражаясь, только смерть. Вернее, ничто не остановит. Смерть остановит тебя. Изымет из цепи взаимоповязанных, последующих друг другу тех самых забот. Одних и тех же, просто принимающих каждый раз чуть иное обличье. Так думалось ему, пока она отошла рассматривать что-то там сугубо женское.
— Идем, — тронула она его за руку.
Он словно отсутствовал. Куда-то прямо-таки исчез из их уже, в некоторой, хоть и слабой, степени совместной жизни. — Эй! — повторила она.
— Да, да, — опомнился он.
И вышли из магазина.
Все пошло стремительно. У него даже не было времени привыкать. Особенно с его медлительностью вживания во всевозможные жизненные новации и перемены. А в наше время их немало. Ну, не место подробно их здесь описывать. Просто помянем.
Он не ожидал подобного. Даже и не мог ожидать. Хотя, конечно, если быть точными, ровно напротив — он всегда ожидал чего-то неожиданного и неприятного. С тягостным чувством открывал почтовый ящик и поднимал трубку телефона. Предпочитал, чтобы это сделала жена. Всегда ожидал, предполагал, что неожиданное и неприятное может и прямо-таки должно случиться непременно с ним. Ни в коей мере не ставил ее на свое место.
— Так ведь надо сходить куда-нибудь. Проверить. Может, ошибаются, — слышала она его неуверенный лепет.
Это он-то дает ей советы! Уже, конечно, сходила куда надо, и не единожды. Раз сказала, значит, все точно, окончательно и дальнейшему обсуждению не подлежит. Она только усмехнулась на его советы.
— Ну, тогда надо лечиться. Теперь ведь лечат. Надо знакомым позвонить. Сестре, она все-таки медик. Ничего не случится, если на время оставишь работу, — поспешил он как бы опровергнуть ее неизбежные возражения.
— При чем тут работа… — замолчала и вышла.
Вернулась, переодетая в тяжелый длинный халат. Он инстинктивно под ним стал прослеживать ее тело, словно пытаясь локализировать место поражения. Смутился, потряс головой.
— Что-либо делать уже поздно и бесполезно. Я консультировалась. С несколькими, — постаралась опередить она его бесполезные советы. — Поздно. Не поможет. Так зачем же последние дни проводить по больницам и в жутком виде. Волосы повылезут, — она улыбнулась как-то даже беззаботно. — Да, Юленька? — наклонилась к кошке и прижалась щекой. Та сидела прямо и смотрела на него.
— Но ведь, но ведь…
Оказалось, что она успела уже поговорить с его спокойной и вразумительной сестрой. Они вдвоем и решили, что не стоит его до поры до времени беспокоить. Жена и сестра вечно за его спиной решали что-то.
— Все. Обсуждение окончено. Насчет финансов я распоряжусь, — помедлила, потерла висок. — Ну, завтра у меня дела. Ты уж прости, так получилось, — и не то что жалостливое, но нечто досель незнакомое промелькнуло в ее подуставшем голосе.
Он не говорил с ней о своих занятиях. Зачем? Так, помянул про литературоведение, Блока, Белого, Соловьева.
