предполагать знакомство с ними «со слуха» всегда рискованно. Во-вторых, жанр «Песни» имеет мало общего с духовными стихами, но много общего — с историческими песнями, каких много у Чулкова. В-третьих, наконец, у лермонтовской «Песни» есть по крайней мере одна текстуальная перекличка с чулковской песней II, № 150 (концовка): «Буде стар человек пойдет, помолится, Моему ли телу грешному поклонится; Как охотники пойдут, так настреляются; Буде млад человек пойдет, в гусли наиграется…».
е) Народный стих А. К. Толстого не исследовался ни разу. Мы разобрали следующие тексты: «Уж ты мать-тоска, горе-гореваньице…», «Уж ты нива моя, нивушка…», «Ой, честь ли то молодцу лен прясти…», «Не Божиим громом горе ударило…», «Ты почто, злая кручинушка…», «Вырастает дума, словно дерево…», «Хорошо, братцы, тому на свете жить…», «Исполать тебе, жизнь, баба старая…», «Ходит Спесь, надуваючись…», «Правда» (1856–1859 годы). Все стихи с дактилическим окончанием.
Стих Толстого представляет собой дальнейшее развитие основных тенденций, наметившихся в лермонтовском стихе. На первом месте по-прежнему дольниковые вариации, доля их повышается до 40 %; на последнем месте — чисто-тактовиковые вариации, доля их падает до 8 %. Среди дольников еще более заметна становится двухударная вариация 4 — практически вариации 1–2, 2–1 и 4 встречаются почти с равной частотой. Среди тактовиков еще резче преобладают вариации 3–2 над вариациями 2–3. Среди хореев еще резче выдвигаются на первый план короткие, 4-стопные: на короткие строки приходятся три четверти всех хореических вариаций. Отступлений от лермонтовских тенденций можно указать только два. Во-первых, среди дольников понижается процент цезурованных стихов (даже в вариации 4, особенно тяготеющей к цезуре, появляются такие строки, как «Ты, неведомое, незнамое…», «Людям добрым в уразумение…» и т. п.) — поэт как бы сопротивляется нарастающему засилью пятисложников. Во-вторых, и это гораздо важнее, понижается доля анапестических вариаций (иссякает инерция, идущая от Востокова и Пушкина), и анапесты отступают перед хореями со второго места на третье. Вот образец звучания стиха Толстого — сочетание 4-стопных хореев, анапестов и дольников:
Исполать тебе, жизнь — баба старая, Ан
Привередница крикливая, Х4
Что ты, лаючись, накликнулась, Х4
Растолкала в бока добра молодца, Ан
Растрепала его думы тяжкие! Ан
Что ты сердца голос горестный Х4
Заглушила бранью крупною! Х4
Да не голос один заглушила ты, Ан
Заглушила ты тот гуслярный звон, Дк 1–2ц
Заглушила песни многие, Х4
Что в том голосе раздавалися… Дк 4ц
ж) Еще более близкое продолжение лермонтовской традиции представляет собой стих Огарева. Здесь нет даже того отклонения, которое позволяет себе Толстой, — от анапестов к хореям: в точности как у Лермонтова, на первом месте стоят дольники, на втором анапесты (и занимают они вместе не 60 %, как у Лермонтова, а целых 75 %), и далеко позади следуют хореи и чистые тактовики. Среди дольников преобладание цезурных форм также больше, чем у Толстого; среди хореев короткие также преобладают, а длинные отсутствуют совсем. «С того берега» (1858) — единственное произведение Огарева, где ему удалась имитация народного тактовика; другие его опыты с народным стихом — это или раёшный акцентный стих («Восточный вопрос в панораме»), или дольниковые пятисложники с редкими отступлениями («За столом сидел седой дедушка…»), или чередование кусков пятисложника и кусков 4-стопного хорея («Гой, ребята, люди русские!..»). Трудно сказать, не сыграла ли здесь роль тематическая перекличка с «Песней про царя Ивана Васильевича…»: поэма Огарева посвящена смерти Орсини на эшафоте:
И пошли на плаху колодники, Дк 1–2
Шли спокойно они и безропотно, Ан
Перед смертью только воскликнули: Дк 1–2
«Эх! да здравствует наша родина Дк 2–1ц
И другая страна, столь любимая, Ан
Где теперь мы слагаем головы, Дк 2–1
А в любви к ней не раскаялись!» Х4
И попадали обе головы, Дк 2–1ц
И палач склал обе головы в мешок. Х5
з) Н. Минский вряд ли знал поэму Огарева, напечатанную тогда лишь за границей; и тем не менее его поэма «У отшельника» (1896) вплотную примыкает по метру к огаревской и представляет собой как бы следующую стадию переработки лермонтовской традиции в сторону дальнейшего единообразия ритма. Если ведущие формы, дольники и анапесты, у Лермонтова составляли вместе 60 %, у Огарева 75 %, то у Минского они составляют 85 %, и остальные формы, хореи и чистые тактовики, играют роль лишь вспомогательных примесей к этим основным ритмам. Все остальные признаки стиха также нам уже знакомы: исчезновение длинных хореев, высокий процент цезур в дольниках (хотя и не достигающий не только лермонтовского, но и толстовского уровня: сопротивление пятисложникам продолжается). Получается довольно гладкий и монотонный стих, вполне во вкусе своего времени, привычного к трехсложным ритмам [88]:
От поселков людских во все стороны Ан
Разбежались дороги бойкие, Дк 2–1
А как только дошли до темных лесов, Ан
Испугались они, призадумались Ан
И одна за другой отставать стали. Ан
Только две дорожки отважились, Дк 1–2
Вошли в трущобы лесистые, Дк 1–2
И то крадучись, извиваючись. Дк 4ц
Как дорожка побольше влево взяла Дк 2–1
К жигулевским горам, к Волге матушке, Ан
Протоптали ее люди беглые… Ан
Модернистская поэзия XX века не разрабатывала народный тактовик, предпочитая экспериментировать с имитациями античной метрики или западноевропейской тоники. Подражания А. М. Добролюбова духовным стихам стоят на грани тактовика и молитвословного стиха и поэтому требуют особого рассмотрения. Новые опыты в рассматриваемой нами области являются лишь в советское время и идут в разных направлениях. Наиболее разнообразен стих Боброва, наиболее однообразен стих Заболоцкого, середину нащупывают Тимофеев и Сельвинский.
и) С. П. Бобров написал нашим размером — с женским окончанием — переложение «Песни о Роланде» (1935, изд. 1943). Для него это было сознательным воспроизведением стиха Пушкина и Лермонтова, которым он занимался как стиховед за двадцать лет до того и к которому вернулся через двадцать лет после того: «Мы избрали для нашего переложения стих, которым Пушкин написал „Песни западных славян“, а Лермонтов — „Песнь о купце Калашникове“», — пишет он в послесловии. Мы разобрали две первые кантилены переложения Боброва, сам Бобров сделал подобный подсчет по всей поэме [89].
После самим же Бобровым произведенного статистического обследования и «Песен западных славян», и «Песни о купце Калашникове» совершенно ясно, что ритмические тенденции этих двух произведений очень различны и подражать тому и другому стиху сразу вряд ли возможно. Действительно, это скрещение установок на два несхожих образца привело к любопытным результатам.
