ПИСЬМА ИЗ ТРИДЦАТЫХ ГОДОВ
Французы, хозяева Макеевского завода, ценили деда Григорку за необычайную работоспособность и смелость. Это был первый доменщик в семье Коробовых. «Отчаянный доменщик» — так звали его все, и это было для него высшей похвалой. «Этот Коробов — в нем сидит русский шерт», — говорил о нем мастер-француз своему коллеге. Григорка работал горновым и не уходил с поддоменника по нескольку суток. Он засыпал на песке у литейного двора. Он умер внезапно, простудившись и отказавшись от врача.
Его хоронили все доменщики Макеевки.
На домнах остался Иван, сын Григорки, которому пришлось нести дальше шальную славу своего отца; пришлось выполнять самые тяжелые и опасные работы внутри доменной печи. Да, тридцать лет назад была такая профессия — Ивана поднимали на колошник, связывали канатом, по блоку спускали в шахту домны. Там, внутри, нужно было лопатой равномерно распределять руду, приближать ее к футеровке. В домну опускали только сильных и самых смелых людей. Раньше это умел делать только дед Григорка. Понадобилось тридцать лет, чтобы придумать примитивнейшее приспособление в виде вращающейся бадьи.
Иван Коробов переехал в Макеевку с семьей. В деревне он жил, как и все, в «черной хате». Зимой, чтобы не проникал воздух, верхнее отверстие покрывалось перегородкой. Внутри черной хаты всегда было дымно, потому что в центре горел костер. И вот семья приехала в Макеевку, вырвавшись из этого дыма. Иван начал работать, сперва на шлаковой свалке, а потом на домне.
Первого сына — Павла — решили учить. Мать говорила, что нужно учить во что бы то ни стало, отказывая себе во всем, преодолевая любые препятствия. Она понимала, что повторять ее жизнь и жизнь ее мужа — нельзя. Как и каждая мать, она думала о счастье, о лучшей жизни для своих детей. Счастье она видела в ученье. Восьми лет Павла отдали учиться в заводскую школу.
Каждый день после школы Павел приходил на домну: он носил отцу обед и ужин. Он возвращался оттуда с шумом в ушах.
— Там страшно, — говорил он матери. — Там страшно и жарко…
Но все же он собирал соседских мальчиков и строил на дворе домны из осколков кирпича, разводил костер, «пускал чугун» и кричал. Он кричал без конца, как бы видя в этом крике главный смысл трудовых процессов на домне.
После заводской школы он пошел работать. Это было в дни революции, и людям некогда было учиться. Мальчиком он пошел работать на шлаковую свалку. Вскоре его перевели газовщиком. За два года он освоился со сложной работой, начал изучать аппараты. Павел Коробов уже твердо решил повторить жизненный путь, пройденный его отцом. Но отец воспротивился этому: он хотел, чтобы Павел продолжал учебу. В 1921 году Павел Коробов уехал в Москву.
Он жил на Садовой, в общежитии студентов, на самом верхнем этаже. Это были дни напряжения и голода. Иногда Коробов решал бросить все и уехать работать. Одиночество подрывало волю и тягу к учебе, несколько месяцев продолжалась эта борьба. Наконец, не выдержав, Коробов уехал обратно в Макеевку. Отец его встретил сухой и внешне безразличной фразой: «Что ж, Павел… иди работать…» Мать, увидев сына, только заплакала.
Через год Коробов снова уехал учиться: мать настаивала на этом. Издалека она следила за его учебой. Учась, сидя над книгами до поздней ночи, Коробов чувствовал внимание своей матери. Это поддерживало его в Москве. До 1926 года он сдал все зачеты и прослушал специальный курс лекций академика Павлова. Оставалось только сдать дипломный проект. По окончании лекции Коробов спросил академика Павлова — над какой темой дипломного проекта работать. Михаил Александрович Павлов ответил не задумавшись, — как будто ответ был заранее подготовлен:
— Вы ведь из Макеевки? Разработайте-ка проект большой реконструкции доменного цеха Макеевского завода.
Через три дня Коробов уехал в Макеевку.
Работая сменным мастером, он готовил проект. Он стремился сделать этот проект как можно тщательнее и лучше. Он продумывал каждую деталь. Он не мог допустить тех элементарных недочетов, которые обычно допускают студенты в своих проектах. Он слишком хорошо знал Макеевку. Он работал над каждым чертежом кропотливо и долго. Весной 1928 года он уехал в Ленинград к академику Павлову, чтобы перед защитой показать ему свой проект.
Академик Павлов жил в Политехническом институте, в Лесном. Прямо с поезда Коробов уехал туда, ему открыла дверь жена академика Павлова.
— Что вы хотите? — спросила она.
— Я хочу видеть Михаила Александровича, я приехал с завода…
— Кто вы?
— Павел Коробов. Я делал по его заданию проект. Хочу показать…
— Михаил Александрович будет в три часа. Пожалуйста, погуляйте где-нибудь…
Коробов ушел в институт, ходил по лабораториям, бесцельно шатался. Он сжимал чертежи и в десятый раз спрашивал себя: что он скажет?
Ровно в три часа Коробов постучался в квартиру академика Павлова. Павлов сам открыл дверь. Увидев Коробова, он отступил и поморщился:
— Ну, что там еще?
— Я Павел Коробов, — напомнил он Павлову. — Два года тому назад вы дали мне задание по Макеевскому заводу…
— Так вы что?
— Вот я уже сделал и хочу показать…
— Ага, интересно! Вот что, вы знаете, я ни черта еще не ел. Вы погуляйте где-нибудь, а я пообедаю…
Коробов ушел, а через несколько минут его начали разыскивать: «Что я наделал? Человек с дороги приехал, наверное, голоден, а я его погнал пейзажи смотреть…» Коробова разыскали.
— Ну, показывайте, — сказал академик Павлов после обеда.
Коробов развернул чертежи и следил за карандашом академика. Павлов изучал каждую деталь проекта. Больших поправок он не вносил. Потом он начал читать и подчеркивать объяснительную записку к проекту. Потом он все это вернул Коробову и посоветовал: «Бегите защищать».
Защита проекта была назначена на 15 июня 1928 года.
В присутствии тысячной аудитории Коробов развернул свои чертежи и развесил их по стенам. Он подверг разбору старый профиль доменных печей Макеевского завода и работу печей на руде «желтая река». Профили старых печей были далеки от профилей рациональных. Коробов доказывал, почему печи, не имеющие рационального профиля, все же хорошо работают. Это было очень важно для Макеевки. Печи эти имели так называемый мертвый угол. Этот угол заполнялся материалом и, как говорят специалисты, зашлаковывался. Таким образом, получался свой рациональный угол. Академик Павлов отметил это как оригинальный вывод.
— Чувствуется, — заметил Павлов в конце защиты, — человек делал проект с некоторым знанием практического дела. Он заводской человек, это хорошо…
Коробов получил звание инженера и на следующий день уехал на завод, в Макеевку, там он был назначен сменным инженером, а через некоторое время стал во главе доменного цеха. Его отец тогда уже работал обер-мастером домен. Коробову было очень неудобно перед отцом. К тому же в цехе начали поговаривать: «Все Коробовы начальники». Это создавало много неприятностей. На заводе решили оставить сына, а отца перевести в другой город. Это решение Коробову-сыну показалось неправильным. Отец с детства здесь работает и живет. Он так много сил и средств потратил, чтобы научить своего сына, и вот из-за него ему приходится покинуть Макеевку. Павел Коробов заявил дирекции, что решил уйти. Он уехал в Енакиево, где его назначили старшим сменным инженером и прикрепили к домне № 5.
На заводе в Енакиево все его знали по отцу. Начиная от Иванченко, который был тогда директором завода, и кончая рядовыми рабочими, — все о нем говорили:
— Это сын Коробова, Ивана Григорьевича…
Как-то раз начала холодать домна № 5. Нужно было спасать положение. На домнах тогда властвовали старые мастера. Это был период, когда инженер был отодвинут от непосредственного руководства доменным процессом. Инженеры ведали ковшевым хозяйством и должны были регулировать подачу чугунных и шлаковых ковшей. С инженером никто не считался. Инженер не имел права менять обороты. Это право было дано только обер-мастеру. Но Башарова, который был обер-мастером цеха, нигде не было: он очень много пил и редко бывал на домнах; инженер. Шешуков — начальник цеха — часто разъезжал на лошади по базарам, разыскивая своего обер-мастера. Не найдя Башарова, Коробов позвонил Шешукову:
— Пятый номер холодает. Нужно принимать меры…
— Какие?
— Температуру я повысил, но этого недостаточно. Надо резко сбавить обороты…
— Нет, — ответил Шешуков, — вы поищите Башарова…
— Но его нигде нет, я его искал…
Шешуков повесил трубку.
