— Ничего, чистка пройдет, и мы тебя проведем…
Потом они все вместе ушли к литейному двору.
После пуска третьей домны завод начал работать лучше. Ровный ход печей вычертил на движущихся диаграммах прямую бесстрастную линию. В этой линии воплотились усилия и труды тысяч людей. В этой линии Коробов увидел себя. Впервые захотелось немного отдохнуть, и тогда он решил съездить в Москву. Пучков даже обещал:
— Поедем вместе.
Вскоре, однако, выяснилось, что Пучков ехать не может, и инженеры — Коробов и Гудовщиков — поехали одни. Приехав в Москву, они зашли к Гуревичу, начальнику Главного управления металлургической промышленности. Они рассказывали ему о заводе, о людях. Гуревич всех знал, обо всем расспрашивал. Коробов просил направить его к врачу, и ему сразу дали путевку в Кремлевскую лечебницу. Во время их беседы с Гуревичем вошел Семушкин, секретарь Орджоникидзе.
— Тебя просит Орджоникидзе, — сказал он Гуревичу.
Два инженера — Гудовщиков и Коробов — остались в кабинете одни. Они огляделись: на стенках висели диаграммы. Они увидели по этим диаграммам динамику выплавки чугуна по всей стране. Енакиевский завод занимал здесь одно из первых мест. Они впервые почувствовали значительность своей победы. Вернее, такое ощущение было у Коробова. Он хотел об этом сказать Гудовщикову, но в это время в дверях снова показался Семушкин.
— Кто здесь из Енакиево? — почти крикнул он.
— Мы все из Енакиево, — пошутили они.
— Вас просит зайти Орджоникидзе.
…Орджоникидзе стоял у стола. Когда Коробов и Гудовщиков входили, он улыбнулся и пригласил их сесть. Сам он все время стоял. Наступило молчание. Это молчание длилось секунду или две. Но оно было мучительным. Когда Коробов шел в кабинет, он подбирал слова. Все, что было сделано за полтора года огромным коллективом рабочих и инженеров, все усилия и ошибки, удачи и обиды — все нужно было вложить в десятиминутный рассказ. К тому же Коробову казалось, что для этого рассказа нужны какие-то особые слова, которых у него не было. Коробов молчал. Орджоникидзе начал беседу шуткой.
— Ну что же вы план не выполняете?
— Нет, мы выполняем. Вот за последнее время…
— Знаю, знаю, — перебил их Орджоникидзе. — Расскажите коротко и просто, как дела на домнах и на мартенах…
Коробов рассказал о доменных печах. Потом говорил Гудовщиков. Орджоникидзе слушал их молча. Только изредка он прерывал: «Как дела на третьей печи? Какой анализ?»
Если рассказывали о работе людей, спрашивал: «Как фамилия, как он живет, какая у него квартира?»
Вся беседа продолжалась минут двадцать. Орджоникидзе спешил. Прощаясь с ними, он сказал:
— В конце апреля я приеду к вам на завод. Посмотрим, как вы работаете… — А потом добавил уже у дверей: — Имейте в виду — вы сейчас именинники, не зазнавайтесь!..
В конце апреля Орджоникидзе действительно приехал на Енакиевский завод. Он обошел все домны, рудный двор, эстакады, мартены, бессемер, прокат. На домне он встретил Коробова и узнал его. Орджоникидзе оглядывал все уголки цеха, расспрашивал о мельчайших деталях производства, говорил с каталями. Вечером он созвал техническое совещание, на котором присутствовали все заводские работники. Орджоникидзе говорил о культуре производства. «Культура?» — спрашивали друг друга заводские работники. «А разве у нас нет этой культуры? Разве кругом не очищено, не растут цветы. Разве у нас нет ярких проявлений этой культуры?» Вслушиваясь в слова наркома, инженеры и мастера молча переглядывались. Орджоникидзе говорил:
— Вам кажется, что чистый двор и цветы это и есть техническая культура. Вы глубоко заблуждаетесь. Все это внешнее. Вот у вас каталь везет крупные куски к домнам. Коробов знает, что надо дробить эти крупные куски, а он этого не делает… Какая ж тут культура?
Совершенно по-новому предстали перед инженерами будничные факты. Это был рассказ о простых вещах. Орджоникидзе иллюстрировал каждую свою мысль большим фактическим материалом. Он помнил фамилии рабочих, с которыми он днем говорил, помнил технические детали событий. Потом Орджоникидзе говорил об отношении к специалистам:
— На Енакиевском заводе все очень молодо. Начальник доменного цеха — молодой инженер; начальники мартена и бессемера — молодые люди; технический директор завода — Бутенко — молодой талантливый инженер. Это очень интересно. Нужно следить за этими инженерами, помогать, растить. Я думаю, что они будут хорошо работать и оправдают наши надежды… Вот, например, Коробов. У него дед был доменщиком, отец доменщиком. Вся семья из одних доменщиков состоит. Он потомственный пролетарий, учился на советские деньги, работал на заводе чернорабочим, а теперь начальник крупнейшего цеха и очень способный инженер. Мы должны создать ему условия для работы, окружить его вниманием.
Совещание окончилось поздно ночью. Когда расходились, уже начинался рассвет. Некоторые ушли прямо на завод. Коробов ушел домой, чтобы, отдохнув, успеть встретить смену.
Оставалось два часа сна.
Прошло полтора года. За это время на Енакиевском заводе пустили разливочную машину, изменив стиль всей работы цеха — Коробов добился той четкости, о которой так долго мечтал. Он следил, чтобы инженеры вовремя приходили и уходили с доменных печей, чтобы за каждое дело персонально отвечал один человек. Сам он вникал во все детали жизни цеха.
Однажды Коробову позвонил Бутенко — технический директор — и сказал:
— Тебя собираются перебросить в Днепропетровск…
Коробов был даже обижен. После такой длительной работы, после стольких лет напряжения — и вот его отсюда убирают; плоды его трудов будет пожинать кто-то другой. К тому же из Донбасса Коробову вообще не хотелось уезжать.
В Сталино на слете ударников металлургии они встретили Гуревича. Пучков решил уговорить Гуревича, чтобы Коробова не трогали. Пучков сказал Коробову тоном заговорщика:
— Вечером, когда окончится слет, мы возьмем в свою машину Гуревича и поговорим с ним…
После слета они уехали обедать к директору Макеевского завода Г. В. Гвахария. В машине Коробова сидели Гуревич, Бутенко, Пучков. Пучков начал говорить о трудностях, о нехватке людей. Он начал издалека подготовлять беседу. Но Гуревич его прервал:
— Я знаю, о чем будет разговор… О Коробове… Ничего из этого не выйдет. Все решено!
Пучков замолчал и потом бессильно выкрикнул:
— Это Бирман все работает… это он людей у меня забирает!
После обеда они уехали домой. Всю дорогу от Макеевки до Енакиево все сидели в машине молча. Коробов прибавил скорость, и машина неслась по тракту, разбрасывая брызги. В Енакиево Коробова ждала молния:
«Сегодня выезжайте ко мне Москву. Орджоникидзе».
В тот же день Коробов выехал.
— Ты знаешь, зачем я тебя вызвал? — спросил Орджоникидзе, как только Коробов открыл двери его кабинета.
— Догадываюсь.
— Ну и как же?
— Если надо, так поеду.
— Да, — твердо сказал Орджоникидзе, — надо ехать… Надо, я тебя вызвал, чтобы поговорить с тобой лично.
Орджоникидзе помолчал.
— Сначала я хотел просто дать распоряжение об откомандировании тебя в Днепропетровск. Потом решил, что так делать нельзя. Ну так вот, надо ехать. Там народ может работать. Просили только хорошего хозяина на домны. Поезжай, налаживай дело. А кто в Енакиево останется?
— Инженер Банный, — ответил Коробов.
— Как он, — не захромает цех?
— Нет, там люди крепкие.
Несколько мгновений Коробов молчал, а потом добавил:
— Все-таки мне очень тяжело уезжать.
— Я понимаю, — улыбнулся Орджоникидзе. — Поэтому-то я тебя и вызвал.
— Понимаете, — продолжал Коробов свое, — я там пять лет прожил, три года начальником цеха был, попал в самую тяжелую пору. А теперь, когда все восстановлено, цех работает хорошо, надо уезжать. Очень тяжело…
— Ну, что же… Все равно… Надо ехать.
Снова наступило молчание, и у Коробова уже не было слов.
— А как старик работает? — спросил Орджоникидзе об отце Коробова.
— Работает в Макеевке, доволен. А брат здесь, в Москве — преподает…
Орджоникидзе продиктовал по телефону приказ о назначении Коробова начальником доменного цеха завода имени Петровского. Это было в конце октября.
Первого ноября 1933 года Коробов приступил к новой работе.
К приезду Коробова завод имени Петровского уже выполнял программу. Вторая печь была остановлена на капитальный ремонт. На заводе чувствовался подъем. Степан Павлович Бирман — директор завода — сделал уже много. Он сосредоточил свое внимание и свою неутомимую волю на самом уязвимом участке завода — на транспорте. С приездом Бирмана и назначением инженера Феленковского техническим директором на заводе уже началась новая жизнь. Бирман взял в свои сильные хозяйственные руки весь этот расшатанный производственный организм. Он заставил его звучать по-новому, как дирижер с большой волей заставляет звучать провинциальный оркестр. Поэтому, когда Коробов приехал на завод, ему показалось, что больше уже нечего делать. Но надо было внимательно присмотреться к обстановке, к оборудованию цеха, к людям. Нужно было наметить четкую программу, чтобы двигаться дальше. Коробов понимал, что в цехе скрыты большие возможности. Завод мог давать значительно больше чугуна. По приходе в цех Коробов обратил внимание на односторонний ход печей. Это происходило от неправильной нагрузки. Коробов потребовал, чтобы в цех давали только четыре класса руды, и все время следил за тем, чтобы классы руды не перемешивались. Это нововведение позволило правильно вести шахту и рационально распределить эстакады. Потом он начал коренную перестройку рудного двора. И так вот, просто, без всяких затрат начали изменять стиль работы цеха. Коробов решил привлечь к контролю за четкой работой всех механизмов, всех частиц доменного цеха самих исполнителей. Ему при этом вспомнился рассказ одного инженера, недавно приехавшего из Америки: в Мильвоки, на заводе «Мак-Кормик», был объявлен конкурс на лучший лозунг по качеству. Первую премию получил лозунг: «Каждый рабочий сам себе инспектор». Каждый каталь должен сам следить, чтобы мусор и кокс не попадали в печку. Коробов изменил систему распределения материалов на колошнике: материал должен распределяться совершенно ровно.
