Асфальтированное бездорожье
Как-то мне позвонил Том Суинсон из Международного пресс-центра. Для иностранных корреспондентов, аккредитованных в Вашингтоне, Том нечто вроде дядьки или ангела-хранителя, смотря по обстоятельствам.
— Мы организуем поездку по тюрьмам и судам Соединенных Штатов. Если хочешь, присоединяйся, — сказал Том, а затем, не то заманивая, не то поддразнивая, добавил: — Быть может, тебе удастся обнаружить у нас политических заключенных.
Предложение было заманчивым по существу и вызывающим по форме.
— Согласен. Включайте.
…В Международном пресс-центре секретарши Тома поили нас горячим кофе, а Стивен Коэн, помощник государственного секретаря США по правам человека, произнес напутственное слово.
— Есть ли сейчас в американских тюрьмах политические заключенные? — спросил я Коэна.
— Нет.
— А как быть тогда с заявлением представителя США в ООН Эндрю Янга о том, что в американских тюрьмах томятся сотни и даже тысячи политических заключенных?
— Ну, это зависит от того, что подразумевать под данным термином.
— Тогда позвольте перефразировать мой вопрос следующим образом: имеются ли в американских тюрьмах заключенные, считающие себя политическими?
— Сколько угодно. Но это ровным счетом ничего не означает. Они оказались за решеткой не потому, что пользовались свободами, а потому, что нарушали законы.
К нашему диалогу присоединились другие участники «тюремного турне», также желавшие подвергнуть допросу мистера Коэна. Беседа переключилась на несколько иной аспект прав человека. Мои коллеги упорно добивались у мистера Коэна ответа на вопрос: почему Вашингтон оказывает помощь диктаторским режимам, фашистам и расистам?
Мистер Коэн парировал сыпавшиеся на него вопросы с парламентским мастерством — остроумно, но неубедительно. Журналисты слишком хорошо, из первых рук, знали факты, и провести их на мякине было невозможно. На помощь Коэну поспешил Том. Он призвал нас поторапливаться на аэродром.
Бросок видавшей виды «Дакоты» из Вашингтона, столицы Соединенных Штатов, до Батон-Ружа, столицы штата Луизиана, занял с остановками около пяти часов.
В аэропорту Батон-Ружа, весьма непрезентабельном, без алюминиевого лоска и стеклянного блеска, нас встречали судья Вильям Хог Дэниелс и помощник шерифа Эдди, просто Эдди, без фамилии, хотя она у него, конечно, имелась. Эдди, с солидным брюшком, выпиравшим над поясом-патронташем, с моложавой сединой и розовощекостью, был прикреплен к нам в качестве водителя-телохранителя. Автобус, за баранкой которого он сидел, был обычным синим полицейским «воронком» со стальными сетками на окнах. Так что, путешествуя по Луизиане, мы видели ее небо, ее природу и людей рассеченными на мелкие квадратики и ромбики. Во время длительных переездов эта тюремная рассеченность пейзажа вызывала чувство головокружения и тошноты, и мы по очереди устраивались на переднее сиденье рядом с Эдди, вернее, рядом с его револьвером-пушкой, который по здешним обычаям лишь минимально, символически упрятан в кобуру. Того, кто удостаивался этой привилегии, мы называли «капо».
Судья Дэниелс был нашим гидом. Он, правда, уже не судья, но по традиции это звание закреплено за ним навечно до самой смерти и даже после нее. Поэтому, как здесь принято, мы тоже называли его просто «судья», без упоминания имени или фамилии, без добавления, казалось бы, непременного «мистер». На первый взгляд судья Дэниелс — типичный джентльмен-южанин со старомодно галантными манерами, с мягким юмором, с речью нараспев, в которой преобладают покровительственно-патерналистские нотки благодушествующих плантаторов, считающих себя, иногда вполне искренне, ибо человеку свойственно заблуждаться, не рабовладельцами, а отцами большого семейства, состоящего из великовозрастных, но слабых разумом детей, которым нужен глаз и, разумеется, плетка. Для их же собственного блага.
Итак, на первый взгляд судья Дэниелс выглядел типичным джентльменом-южанином. Должен заметить, что в Соединенных Штатах истинные джентльмены водятся только на Юге. На Севере их нет. На Севере одни янки. А янки никак не может быть джентльменом. Вот почему, когда мы называем «янки» всех американцев, мы смешиваем лед и пламя, впадая в упрощенчество, граничащее с невежеством. Так считают, во всяком случае, в Луизиане.
Однако вернемся к судье Дэниелсу. Будучи на первый взгляд типичным джентльменом-южанином, он был отнюдь не столь уж прост и однозначен. Бывший журналист, бывший полковник контрразведки, бывший судья штата, ответственный ныне за рекламу его сельскохозяйственной продукции, Дэниелс представлял собой гибрид консерватора по природе и либерала, вернее, критикана и брюзги поневоле. Консерватизм Дэниелса объяснялся тем, чем он был до того, как стать «бывшим». А его либерализм проистекал от естественного для «бывших» недовольства всем настоящим, от, так сказать, возрастной фронды. Это сочетание делало судью Дэниелса незаменимым гидом. Давая сначала канонически-консервативную картину жизни штата, политической и социальной, он затем невольно разрушал ее брюзжанием и сарказмом.
Как правило, и то и другое Дэниелс обращал в первую очередь ко мне, поскольку я, советский, коммунист, «красный», находился на самом крайнем левом спектре нашей журналистской группы. Он, конечно не скрывал своего несомненного антисоветизма и антикоммунизма, но в то же время из духа противоречия и желчи оставшегося не у дел апеллировал именно ко мне, когда натягивал тетиву своего критиканства. Подтрунивая, например, над моими поисками политических заключенных, он одновременно наводил меня на их след или, восхваляя блага американской демократии, давал весьма сатирические комментарии к ней. Ко всему следует добавить сильно развитое у судьи Дэниелса чувство юмора и товарищества, его желание прихвастнуть перед иностранцами, в особенности перед «европейцами», широтой своих взглядов, просвещенным скептицизмом и, если угодно, светскостью.
Все эти черты характера судьи Дэниелса стали проявляться буквально с первых же минут нашей встречи — с того, как он подсаживал в полицейский «воронок» наших дам-журналисток, со вступительных комментариев к батон-ружскому житью-бытью, пока мы ехали из аэропорта в город.
— Многие не знают, что столицей штата Луизиана является Батон-Руж, — рассказывал судья Дэниелс. — Люди думают, что наша столица — Новый Орлеан. Он больше по населению, является крупным океанским портом, а главное — знаменит на весь мир как столица американского джаза и грандиозный туристский аттракцион, славящийся своими французскими кварталами и февральским праздником-карнавалом «марди-гра». Правда, в этом году «марди-гра» был сорван, как вы, наверное, знаете, забастовкой полицейских, потребовавших повышения заработной платы. Пришлось заменить их отрядами национальной гвардии. Но, поскольку гвардейцы не имеют опыта борьбы с преступностью, а она в Новом Орлеане чрезвычайно высока, а в дни «марди-гра» еще выше, поскольку на него стекаются не только туристы, но и мошенники со всей Америки и даже из-за рубежа, карнавал пришлось свернуть. Нашему туристскому бизнесу и луизианской казне был нанесен чувствительный финансовый ущерб…
Полицейский «воронок», ведомый твердой рукой розовощекого и седовласого Эдди, весело мчался по автостраде. По обе стороны проносились аккуратно рассеченные стальной сеткой на квадратики и ромбики пейзажи пригородов Батон-Ружа, временами субтропические, временами индустриальные. И те и другие были подернуты дымкой: субтропические — испарениями южной флоры, мощно просыпавшейся от недолгого и легкого зимнего сна, индустриальные — ядовитыми парами заводов-гигантов компаний «Экксон», «Эллайд кемикл» и других нефтяных и химических динозавров, отнюдь не собирающихся вымирать, хотя и грозящих вымиранием окружающей среде.
— Так вот, возвращаясь к начатому разговору, — вновь раздался певучий голос судьи Дэниелса. — Новый Орлеан — это Нью-Йорк Луизианы, а Батон-Руж его Вашингтон. В Новом Орлеане делают деньги, в Батон-Руже — политику. Новый Орлеан — биржа, Батон-Руж — конгресс. Кстати, здание конгресса Луизианы, нашего Капитолия, самое высокое в Соединенных Штатах. Вы скоро его увидите и сами убедитесь в этом.
В самом деле, вскоре сквозь все ту же тюремную сетчатку возник, правда еще в отдалении, небоскреб, старообразный, не вытянутый стеклянно-бетонным параллелепипедом, а вонзившийся в небо готически заостренной верхушкой.
— Наш суперкалитолий — детище покойного губернатора Хью Лонга, — говорит судья Дэниелс. — Он был большим человеком и любил все большое.
